— Через год, Дуг, ты станешь богатым человеком.
— Очень хорошо, — кивнул я. — Но не надо никаких счетов и расписок. Ты бухгалтер и знаешь, как вести расчеты без всяких официальных записей. Я не хочу, чтобы меня разыскивало налоговое управление.
— Понимаю. Не могу сказать, что это мне по душе, но понимаю. Ты единственный человек в мире…
— Хватит об этом, Хэнк.
Я выпил еще глоток кофе, поднялся и надел пальто.
— Время от времени буду давать знать о себе, — пообещал я.
Хэнк широко улыбнулся мне и взял со стола конверт.
— Береги себя, братец, — ласково произнес он.
— И ты тоже, — отозвался я и, похлопав его по плечу, вышел из кафе.
По расписанию самолет уходил в среду в восемь часов вечера. В этот день около трех часов дня я зашел в банк, оставил в своем сейфе одну сотенную и вышел, унося в кейсе семьдесят две тысячи девятьсот долларов. Мне трудно объяснить, почему я оставил в сейфе сто долларов. Суеверие? Зарок, что в какой-то день вернусь обратно? Во всяком случае, я внес плату за сейф на год вперед.
На этот раз я остановился в «Уолдорф-Астории», самом дорогом и шикарном отеле Нью-Йорка. Те, кто искал меня; теперь, очевидно, должны были решить, что меня давно нет в городе.
Расставшись с братом, я поехал в контору лыжного клуба «Кристи» на 57-й улице. Там я обратился к мисс Мэнсфилд, хорошей знакомой моих старых друзей Вейлсов, и она задним числом быстро оформила мое заявление о заграничной туристической поездке. Выяснилось, что мне повезло, так как в это утро двое отказались от поездки. Мимоходом я осведомился у нее, не отправляются ли и Вейлсы этим самолетом. Девушка проверила список пассажиров и, к моему большому облегчению, установила, что их нет там.
Итак, я был готов к отъезду. В отеле я указал вашингтонский адрес Эвелин Коутс как мое постоянное местожительство. Теперь, когда я был совсем один, все эти выкрутасы были просто забавой. В последнее время у меня, правда, не было повода для шуток и забав. Дни, проведенные в Вашингтоне, были горькими и отрезвляющими. И если, как многие считают, богатство делает человека счастливым, то я пока был лишь новообращенным новичком. Однако в своем новом качестве я на первых порах оказался в неудачном окружении. Я имею в виду моего школьного товарища Хейла, с его заклинившейся служебной карьерой и взбалмошной любовной связью, и непонятную Эвелин Коутс, с ее циничной отчужденностью, и моего горемыку-брата.
В Европе, решил я, буду искать людей без всяких забот и проблем. Европа всегда была местом, куда стремились бежать богатые американцы, а я теперь считал себя принадлежащим к этому классу. Словом, буду искать счастливые, радостные лица.
Как последний жест доброй воли, я отправил сто пятьдесят долларов букмекеру в «Святой Августин» с запиской: «Извините, что задержал уплату долга». Пусть хоть один человек в Америке поддержит мою репутацию честного человека.
В аэропорт я приехал рано. Кейс с деньгами лежал в моем большом темно-синем чемодане с секретным замком. На время перелета через океан пришлось расстаться с деньгами и положить их в чемодан, который будет находиться в багажном отделении. Я знал, что в целях борьбы с угонщиками самолетов каждого пассажира при посадке обыскивают и осматривают его ручной багаж. Было бы более чем странно, если бы я стал уверять, что для лыжной прогулки мне необходимо иметь при себе наличными семьдесят тысяч долларов.
При сдаче вещей в багаж их осматривали весьма поверхностно. Взвешивая мои два чемодана, приемщик едва взглянул на них.
— Лыж или лыжной обуви нет? — спросил он.
— Нет. Собираюсь купить в Европе.
— Покупайте у Россиньоля. Там самые лучшие и надежные, — посоветовал он тоном настоящего зазывалы.
Я предъявил заграничный паспорт, его просмотрели, дали мне посадочный талон с правом пересечения границы, и на этом все формальности были закончены.
До отлета оставалось еще довольно много времени, и я зашел в ресторан закусить и выпить пива. Сидя за столиком, заодно просматривал вечерние газеты. В Гарлеме сегодня утром застрелили полисмена. Команда «Рейнджерс» выиграла вчерашнюю встречу. Судья выступил против демонстрации порнографических фильмов. Редакторы ряда газет решительно настаивали на привлечении президента к ответственности. Ползли слухи о его отставке. Нескольких высших сотрудников Белого дома посадили в тюрьму. Я вспомнил о письме Эвелин Коутс, которое вез в Рим. Интересно, поможет ли оно засадить кого- нибудь в тюрьму или убережет от нее.
Заметив недалеко от себя висевший на стене телефон-автомат, я вдруг ощутил желание услышать чей-нибудь знакомый голос, обменяться последними словами, перед тем как я покину свою страну. Подойдя к телефону, я набрал номер Эвелин.
Опять никто не отвечал. Эвелин, очевидно, была не из тех женщин, что сидят дома. Получив обратно монету, я повернул обратно к столику, когда вспомнил о том, что сегодня проезжал мимо «Святого Августина» и чуть было не зашел туда. Позвонить к ним за сорок минут до того, как реактивный лайнер помчит тебя через океан, было вполне безопасно. Я снова опустил монету и набрал номер своей прежней службы.
Как обычно, телефон звонил и звонил, прежде чем ответила наша телефонистка Клара.
— Соедините, пожалуйста, с мистером Друзеком, — попросил я.
— О Граймс! — вскричала Клара, узнавшая меня по голосу.
— Мне нужно переговорить с мистером Друзеком, — повторил я, делая вид, что не понял или не слышал ее.
— Где вы, Граймс? — снова вскричала Клара.
— Прошу, мисс, дайте мистера Друзека. Он у себя?
— Он в больнице. Какие-то двое выследили его и избили до полусмерти. Лежит без сознания, ему проломили голову.
Я повесил трубку и вернулся к столику, чтобы допить пиво.
В самолете зажглась табличка «Пристегнуть ремни и не курить», и он пошел на снижение в лучах утреннего солнца. Снежные вершины Альп, сверкавшие в отдалении на солнце, скрылись из виду, едва наш «боинг» нырнул в серую полосу тумана, окутывавшего аэродром Клотен.
Рядом со мной громко храпел весьма дородный мужчина. С восьми часов вечера до полуночи (потом я заснул и не следил за ним) он выпил одиннадцать стаканчиков виски. Его жена, сидевшая с другой стороны, занимала вдвое меньше места, чем ее муж. Они сказали мне, что хотели бы поспеть на ранний поезд из Цюриха в Сан-Мориц и в этот же день спуститься с гор на лыжах. Мне было жаль, что я не увижу, как они кубарем скатятся с гор.
Во время полета в самолете было шумно. Почти все пассажиры хорошо знали друг друга, были членами лыжного клуба «Кристи» и каждую зиму вместе путешествовали, поэтому в проходах звучала громкая оживленная речь, сопровождаемая усердными возлияниями. Преобладали мужчины от тридцати до сорока лет, принадлежавшие к той неопределенной категории, которую называют административными служащими. Их тщательно причесанные жены, домашние хозяйки из пригородов, из кожи лезли вон, лишь бы выпить, не отставая от мужей. Следовало предположить, что среди них было и некоторое число жен, взятых напрокат на время отпуска. Надо думать, что средний годовой доход в семьях этих пассажиров был около тридцати пяти тысяч долларов, а их детки уже имели хорошенький капиталец, положенный на их имя заботливыми дедушками и бабушками, чтобы избежать уплаты налогов при наследовании после их смерти.
Если и были пассажиры, которые спокойно читали или глазели на звезды в занимавшейся утренней заре, то их нельзя было сыскать в нашей части самолета. Я был совершенно трезв и с отвращением глядел на своих шумных и пьяных попутчиков. В стране более строгой, чем Америка, подумал я, им не позволили бы уехать за границу. Но я тут же должен был с грустью признать, что если бы Хэнк находился здесь, то он был бы заодно с ними.
