вытащила пачку сигарет и массивную золотую зажигалку.
Официант тут же поспешил к ней, чтобы зажечь сигарету. Она, видимо, была из тех женщин, к которым немедленно устремляются, чтобы услужить им. Смуглый официант был молод, красив, темные глаза его настороженно блестели. Когда он почтительно изогнулся перед ее столиком, то широко улыбнулся, показав ряд превосходных белых зубов.
— Джин, per favore,[7] — сказала она. — Без льда.
— Еще виски с содовой, пожалуйста, — заказал я.
— Prego? — спросил официант, и улыбка исчезла с его лица, когда он повернулся ко мне. При первом заказе он не задавал мне вопросов.
— Ему еще виски с содовой, — нетерпеливо по-итальянски пояснила блондинка.
— Si, signora,[8] — улыбка снова заиграла на лице официанта.
— Благодарю вас за помощь, — поклонился я ей.
— Он отлично вас понял. Но это же итальянец. А вы американец, не так ли?
— Вероятно, это сразу бросается в глаза.
— Ничего в этом зазорного нет. Люди имеют право быть и американцами. Давно вы тут?
— Явно недостаточно, чтобы научиться итальянскому языку, — ответил я, чувствуя, как участился у меня пульс. Все шло лучше, чем я смел надеяться. — Только вчера вечером приехал.
Она нетерпеливо махнула рукой:
— Я имела в виду, давно ли вы сидите в баре.
— Около часа.
— Около часа, — повторила она. Говорила она быстро, проглатывая слова, но голос был очень мелодичный. — Вы не заметили случайно, здесь не бродил еще один американец? Ему лет пятьдесят, хотя выглядит он моложе. Весьма видный, с небольшой проседью. Возможно, он искал глазами кого-нибудь.
— Погодите, — сказал я, наморщив лоб в нарочитом раздумье, — а как его зовут?
— Вам незачем знать его имя, — ответила она, строго взглянув на меня. Неверные жены, даже англичанки, как видно, не очень-то охотно называют имена или адреса своих любовников.
— Вообще-то я особенно не приглядывался, — с невинным видом продолжал я, — но, кажется, заметил в дверях одного человека, похожего на того, которого вы описали. Примерно в половине седьмого. — Мне хотелось, чего бы это ни стоило, поближе с ней познакомиться и как можно дольше задержать ее в баре.
— Какая скука, — с досадой произнесла она. — И что за почта в наши дни!
— Простите, — сказал я, нащупав ее письмо в кармане, — я не совсем вас понял.
— Это неважно, — поморщилась она.
Официант поставил перед ней рюмку с таким видом, словно собирался преклонить колено. Мне виски было подано без всяких церемоний. Она подняла рюмку и кивнула мне. Как видно, к незнакомцам в баре она относилась без девического предубеждения.
— Вы надолго сюда? — спросил я.
— Кто его знает, — пожала она плечами. На ее рюмке краснел след губной помады. Мне очень хотелось узнать ее имя, но не следовало торопиться с этим. — Старая Флоренция прекрасна. Бывала я в городах и повеселее. — Она резко повернула голову, чтобы взглянуть на входивших в бар. Вошла семейная немецкая чета, и она нахмурилась, нетерпеливо взглянула на часы. — А вы загорели, — заметила она. — Ходили на лыжах?
— Немного.
— Где?
— Сан-Мориц, Давос, — соврал я.
— Обожаю Сан-Мориц и весь тамошний занятный народ.
— Вы были там в этом году?
— Нет, одно горестное событие помешало. — Она со скукой оглядела помещение бара. — Как уныло тут. Должно быть, Данте похоронили по соседству. Вы не знаете в городе какого-нибудь местечка повеселее?
— Вчера вечером я был в очень неплохом ресторане Саббатини. Если вы пожелаете присоединиться ко мне…
В этот момент вбежал мальчик-посыльный, выкрикивая:
— Леди Лили Эббот. Леди Лили Эббот… Она поманила к себе мальчика, а я тут же вспомнил, что ее письмо было подписано буквой «Л».
— Telephone per la signora,[9] — сказал посыльный.
— Emalmente![10] — воскликнула она, поднялась и последовала в холл за посыльным. Сумочку оставила в кресле, и я был не прочь заглянуть в нее, пока она говорит по телефону, но немецкая чета почему-то пристально уставилась на меня. Пришлось отказаться от своих намерений.
Минут через пять она вернулась. Лицо ее пылало благородным негодованием. Она тяжело опустилась в кресло, вытянув ноги под столом.
— Надеюсь, ничего плохого, — участливо произнес я.
— Но и ничего хорошего, — угрюмо отозвалась она. — Пока лишили меня счастья и блаженства. Изменения в расписании. Что ж, кто-то из нас пострадает. — Медленно допив джин, она достала из сумочки сигареты и зажигалку.
— Если вы свободны… — неуверенно начал я. — Я как раз хотел предложить, когда вас позвали к телефону, леди Эббот. — Первый раз в жизни я обращался к женщине, называя ее «леди», и почти споткнулся на этом слове. — Мне хотелось пригласить вас…
— Извините, — перебила она. — Очень мило с вашей стороны, но я занята. Приглашена на ужин. Машина ждет меня у подъезда. — Она поднялась, захватив пальто и сумочку. Я тоже галантно поднялся.
Твердо взглянув мне прямо в глаза — решение, видно, было уже принято, — она сказала:
— Ужин должен окончиться рано. Милые мои старушки пойдут бай-бай. И если хотите, мы можем выпить на сон грядущий.
— О, конечно.
— Скажем, в одиннадцать часов. Здесь же, в баре.
— Буду ждать.
Она покинула бар, оставив за собой волну сладостного трепета, подобного замирающим в отдалении звукам церковного органа.
Ночь я провел у нее в номере. Все произошло чрезвычайно просто.
Раздеваясь, она сказала:
— Я приехала во Флоренцию грешить. И согрешу.
Кажется, лишь под утро она поинтересовалась, как меня зовут.
Несмотря на свое высокомерие и заносчивость, она была нежной очаровательной любовницей, нетребовательной и благодарной, не могу сказать, что удовольствие обладать этой женщиной было больше оттого, что к нему примешивалась месть за похищенные семьдесят тысяч.
Лили Эббот была начисто лишена даже обычного женского любопытства. Мы мало разговаривали, и она не спрашивала, кто я такой, чем занимаюсь, почему я во Флоренции и куда собираюсь ехать.
Перед тем как уйти от нее (она настаивала, чтобы я ушел, пока в отеле еще не встали), я спросил, можем ли мы вместе позавтракать сегодня.
— Еще не знаю, — ответила она. — Мне должны звонить по телефону. Поцелуйте меня на прощанье.
Я склонился над ней и поцеловал ее, глаза у нее были закрыты, и она, по-видимому, сразу заснула, еще до моего ухода.
Шагая к себе через роскошно обставленный холл, я почувствовал внезапный прилив оптимизма. В Цюрихе, Сан-Морице, Давосе не было ничего хорошего, никаких надежд. Вплоть до этой чудесной ночи. Будущее, правда, было еще далеко не ясным, но возник проблеск надежды.
Будь благословен чудесный день св. Валентина!
