человек с некоторой долей пессимизма видит, что нас ожидает еще большая нехватка всего необходимого. Однако Швейцария — крошечная страна с устойчивым правительством, и практически маловероятно, чтобы она была вовлечена в какие-нибудь военные авантюры. Потому вскоре тут будут продавать землю по баснословным ценам. Среди моих друзей и знакомых десятки таких, которые были бы счастливы приобрести здесь хотя бы небольшие клочки земли. Но швейцарские законы им этого не разрешают. У нас же зарегистрированная по всем правилам швейцарская компания, или лихтенштейнская, что одно и то же, и ничто не помешает нам ухватить хороший кус в этой стране, объявив, что мы проектируем построить коттеджи со множеством комфортабельных квартир и собираемся сдавать их в аренду сроком, скажем, на двадцать лет. Высосав из банка соответствующий кредит на это предприятие, мы станем владельцами весьма доходного поместья, которое, по существу, нам ничего не будет стоить, и мы сможем иметь свой уголок для отдыха. Видите в этом смысл?
— Как обычно, — ответил я. На самом деле в этом предложении было даже больше смысла, чем обычно.
— Вот так-то, дорогой компаньон, — улыбнулся Фабиан.
В конце дня мы остановились на том, чтобы приобрести холмистый участок вблизи дороги в пяти милях от Гштаада. Потребуется некоторое время, предупредил нас агент, чтобы выполнить все требуемые формальности и подписать договор, но он уверен, что каких-либо серьезных препятствий не будет.
Я никогда ничем не владел, кроме того, что было на мне. Теперь же, когда мы вернулись к чаю в отель, я фактически, так уверял Фабиан, стал владельцем недвижимого имущества, которое по прошествии года должно стоить свыше полумиллиона долларов. Пальцы моих рук побелели от напряжения, когда, крутя руль, я с новым чувством собственника оглядывал проносившиеся мимо дома. Фабиан сидел рядом с довольным видом человека, сделавшего свое дело.
— Это только начало, дорогой друг, — сказал он, когда я поставил наш «ягуар» на стоянке у отеля.
Я одевался к званому вечеру, когда раздался телефонный звонок. Звонил Фабиан.
— Случилось нечто непредвиденное, — сказал он, — и я не смогу пойти с вами.
— А что именно?
— Только что в холле встретил Билла Слоуна.
— О, лишь этого мне недоставало, — воскликнул я, чувствуя, как по спине у меня побежали мурашки. Воспоминание о встрече с ним было отнюдь не из числа приятных.
— Как-нибудь вы все же должны рассказать мне, что произошло между вами.
— Ладно, при случае.
— Он здесь один. Жену отослал обратно в Америку.
— Это самое умное, что он мог сделать. Ну, а почему же вы не пойдете с нами?
— Он горит желанием сыграть. И начать сейчас же, не откладывая.
— Вы же как будто навсегда бросили играть в бридж?
— А он и не желает играть в бридж.
— Во что же он хочет играть?
— В покер, один на один. У него в номере.
— Боже мой, Майлс! Неужели нельзя сказать, что вы заняты?
— Я много раз обыгрывал его и не могу отказать. Это не по-джентльменски. И притом не сомневайтесь в моих способностях, дорогой друг.
— Обычные слова. Последняя, мол, игра и больше никогда не буду.
— Если вы так уж беспокоитесь, можете прийти и следить за игрой.
— Не думаю, чтобы Слоун был в восторге от моего присутствия.
— Во всяком случае, объясните нашим девочкам.
— Ладно, скажу.
— Дорогой мой, если вы так скептически настроены, то я могу играть на свой страх и риск без вашего участия.
Я заколебался, возникло искушение в самом деле остаться в стороне от этой игры, но я тут же устыдился:
— Не будем говорить об этом. Иду в половину проигрыша или выигрыша.
— Вот и порядок, — весело сказал Фабиан.
18
Гостей на вечере было с полсотни. Сидели за столиками по шесть-восемь человек в огромной гостиной, уютно и хорошо обставленной. На стенах висели две подлинные картины Ренуара и одна Матисса. Подавали омаров, доставленных из Дании.
В гостиной горели лишь свечи, дабы приукрасить достоинства (или затушевать некоторые изъяны) представительниц прекрасного пола. Они, правда, особенно в этом не нуждались, ибо выглядели, как на фотографиях в женских журналах мод. Разговаривали за столиками вполголоса, и в зале было не слишком шумно.
Хозяин, устроивший этот прием, был высокий седовласый мужчина с ястребиным лицом, банкир из штата Атланта, удалившийся от дел. И он, и его молодая жена, ослепительная шведская блондинка, когда меня представили им, казалось, были безмерно рады. Оказалось, что они отмечают пятнадцатилетие своего брака.
Гости — почти все загорелые здоровые люди, непринужденно державшиеся. Из разговоров, что журчали вокруг меня, я за весь вечер не уловил ни одного колкого замечания по чьему-либо адресу. Втайне я изумлялся тому, как много взрослых людей смогли оставить все свои дела, чтобы приехать сюда загорать на горном солнце и достичь того бронзового цвета лица, который был здесь как бы непременным признаком мужественности. Я ни у кого не спрашивал о роде занятий, и мне никто не задавал вопросов об этом.
Оглядывая при колеблющемся свете свечей безукоризненно выглядевших мужчин и еще более совершенных женщин, самоуверенных, свободно сорящих деньгами, я еще более ощутил силу доводов Фабиана о заманчивости богатства. Если и были у них какие-то трения и разлады, ревность и зависть, то это никак не проявлялось (во всяком случае, я не замечал). Когда я сел рядом с Юнис, выглядевшей ослепительно в новом шелковом платье, такой же изящной и прелестной, как и другие красавицы, у меня возникло к ней совсем иное чувство. Я отважился пожать ей руку под столом и получил в ответ обольстительную улыбку.
За столиком, где мы сидели, говорили обо всем понемногу, то и дело перескакивая с одного на другое. Как и полагается на лыжном курорте, рассказывали о горных снегах, о разных происшествиях, о сломанных ногах — все это вперемежку с язвительной болтовней о театрах Парижа, Лондона, Нью-Йорка и о новейших фильмах. При этом так и сыпались разные изречения и афоризмы на многих языках.
Я не видел ни одной из тех пьес или кинокартин, о которых говорили, и потому хранил молчание, изредка спрашивая о них у Юнис. Она-то видела все это в Лондоне или Париже, весьма уверенно высказывалась, и ее довольно почтительно выслушивали. Лили сидела за соседним столиком, а без нее Юнис держалась более раскованно, чем обычно. Оказалось, что когда-то она хотела стать актрисой и короткое время обучалась в Королевской академии драматического искусства. Я с еще большим интересом начал приглядываться к ней.
О политике заговорили за десертом, когда подали лимонный шербет и шампанское. Среди сидевших с нами мужчин был и тучный гладколицый американец лет пятидесяти — глава страховой компании, и француз с остренькой черной бородкой — литературный критик, и дородный английский банкир. Они корректно, но твердо осуждали свои правительства. И если патриотизм следовало, по их словам, считать последним прибежищем подонков, то за нашим столом их, как видно, и не было.
Француз на совершенно чистом английском жаловался на Францию:
— Во внешней политике Франции проявляются худшие качества голлизма: эгоизм, нерешительность и оторванность от реальности.
