Хлеб по водам

не ждал выступления Хейзена, то давно бы выключил телевизор, пошел в гостиную и снова взялся за книгу.

Однако первые же слова Хейзена заставили его насторожиться и прислушаться.

— Джентльмены, — начал Хейзен, и голос его звучал уверенно и громко. — Боюсь, мы путаем два совершенно разных понятия — международные отношения и международное право. Да, нравится нам это или не нравится, но мы вынуждены поддерживать отношения с самыми разными странами. Но международное право превратилось в фикцию. У нас существует пиратство на международном уровне, заказные международные убийства, международный терроризм, взятки, подкуп и бартер в международном масштабе, международная анархия и прочее. Наше национальное право, возможно, и не является фикцией, но следует признать: последнее время оно представляет собой в лучшем случае полуфикцию. В рамках существующего законодательства, при существующей системе судопроизводства любой гражданин, могущий нанять самого дорогого адвоката, выходит из зала суда, получив нужное ему решение. Причем распространяется это даже на самые громкие, нашумевшие дела. Конечно, есть исключения, но они лишь подтверждают правило.

Когда только начал заниматься юридической практикой, я свято верил в то, что хотя бы в целом справедливость и закон у нас соблюдаются. К несчастью, после долгих лет работы я больше не придерживаюсь этого мнения…

Господи милосердный, подумал Стрэнд, что он себе позволяет?..

— Коррупция всей системы правосудия в целом, региональные и расовые предрассудки людей, заседающих в суде, — все эти прискорбные примеры столь часто фигурировали на первых полосах газет, что вывод напрашивается однозначный: покупка должностей и постов путем политического давления вошла в привычку и не является чем-то из ряда вон выходящим — напротив, вполне естественным, даже поощряемым, делом. Подкуп или запугивание свидетелей, сокрытие вещественных доказательств достигли угрожающих размеров даже в самых высоких судебных инстанциях. Продажность полицейских вошла в фольклор, а в юридических университетах и колледжах, ничуть не стесняясь, учат людей моей профессии, которые поклялись соблюдать и защищать закон, разным уловкам, позволяющим этот закон обойти.

Ведущий беспокойно заерзал в кресле и попытался вмешаться:

— Мистер Хейзен, — начал он. — Мне кажется, не стоит…

Хейзен остановил его повелительным взмахом руки и продолжил:

— Возвращаясь к международному праву, должен отметить, что в мелких спорных вопросах оно в основном соблюдается. Таких, как определение зон рыболовства, определение маршрутов авиаперелетов… Тут соглашения достигаются и соблюдаются. Но в более серьезных вопросах, таких, как соблюдение прав человека, нерушимость и неприкосновенность границ суверенных государств, защита интересов нацменьшинств, — тут прогресса не наблюдается. И здесь само слово «закон» значит не больше, чем значило в свое время у воинствующих кочевых племен. Да что там говорить, клевета и воровство процветают даже в Организации Объединенных Наций, здесь, у нас, на территории США, в учреждении, существующем на деньги налогоплательщиков. Политическая клика, заседающая там и состоящая из так называемых друзей, отличающихся завидным непостоянством, насмехается над нами, всячески оскорбляет нашу страну и делает все возможное, чтобы уничтожить нас. Сам я являюсь так называемым экспертом по международному праву, но со всей ответственностью могу заявить вам, джентльмены: такого понятия не существует. И чем скорее мы осознаем это и отмежуемся от вражеского парламента, заседающего на берегу Ист-Ривер, тем здоровее и сильнее станет со временем наше общество. Благодарю вас за внимание и прошу извинить за то, что не смогу остаться и выслушать до конца вашу занимательнейшую дискуссию. У меня назначена важная встреча.

Хейзен вежливо раскланялся с остальными участниками передачи, которые сидели за столом точно одеревенев, поднялся и вышел.

Стрэнд протянул руку с пультом и выключил телевизор. И сидел, уставясь на темный экран, не в силах разобраться в собственных чувствах. Ему казалось, что он только что стал свидетелем какого-то гротескного происшествия.

Затем он поднялся и подошел к маленькому столу возле окна. Он не захватил с собой тетради с дневниковыми записями, а потому выдвинул ящик и достал оттуда несколько листов бумаги. Сел и стал писать.

Сижу один в библиотеке дома в Ист-Хэмптоне. Только что стал свидетелем, как хозяин этого дома буквально погубил себя. Человека этого зовут Рассел Хейзен, и он выступал по телевизору. Он произнес нечто вроде прощальной речи и тем самым положил конец своей карьере. Причины, побудившие его поступить именно таким образом, мне не известны. Но он осудил себя, свою профессию, законы, по которым мы живем. И которые, кстати, помогли ему стать богатым и принесли славу. Мне кажется, все это вызвано временным помрачением ума, но помрачения ума такого рода обычно не прощают. С момента нашей первой встречи я понял, что есть в его характере некая темная сторона. Это проявлялось в неописуемом цинизме, с которым он рассуждал о поведении людей и мотивах их поступков. Это проявлялось в меланхолии, приступы которой он мог испытывать даже в самые радостные и светлые моменты. Но я никогда не предполагал, что Рассел позволит этим чувствам целиком завладеть им, подавить его, — ведь он очень сильный по натуре человек. Что с ним после всего этого будет, просто невозможно представить…

Внезапно Стрэнд почувствовал, что страшно устал, что даже такой процесс, как выводить слова на бумаге, требует от него неимоверных усилий. Он положил руки на стол, опустил на них голову и тут же уснул.

А потом вздрогнул и проснулся. Он понятия не имел, как долго спал. Разбудил его звук поворачивающегося ключа в замке и скрип открывшейся входной двери. Он поднялся и вышел в гостиную. И увидел входящего туда Хейзена.

Стрэнд молча смотрел на него, а Хейзен улыбался и нетерпеливо притопывал ногой, сбивая снег с ботинка. И выглядел он как всегда — цветущим, спокойным, уверенным в себе. Однако выражение, застывшее на лице Стрэнда, заставило его слегка нахмуриться.

— Вы как-то странно выглядите, Аллен, — заметил он. — Что-то случилось?

— Я видел ту программу. По телевизору.

— А, это, — небрежно отмахнулся Хейзен. — Мне показалось, что тех скучных господ следует немного развеселить. Знаете, сам я получил огромное удовольствие. И снял тяжесть с души, о чем мечтал уже очень давно.

— Вы понимаете, что сделали сегодня с собой, Рассел?

— Обо мне не беспокойтесь. Да и кто в наши дни принимает телевидение всерьез? Никто. И давайте больше не будем говорить об этом, пожалуйста. Все это только наводит скуку. — Он подошел к Стрэнду, положил ему руку на плечо, дружески встряхнул. — А я надеялся, что вы еще не спите. Очень захотелось поговорить хоть с кем-то, кто не является адвокатом. — Он снял пальто, затем шляпу, бросил их на кресло. — Какая жуткая выдалась ночь! Вести машину, когда валит снег, — это вам не шуточки.

Стрэнд слегка потряс головой, словно старался освободиться от терзающих его мыслей. Он чувствовал, что смущен, не уверен в себе. Хейзен, судя по всему, пребывал в отличном настроении. Так что, возможно, он, Стрэнд, преувеличил значение передачи?.. Ведь он так редко смотрел телевизор и, вполне вероятно, переоценил воздействие передачи на зрителей, а также саму возможность, что подобное выступление может сломать человеку жизнь. Может, он был не прав, так переживая за друга? Если уж самого Хейзена, похоже, не страшат последствия выступления, может, и ему не стоит высказывать опасения? Надо сменить тему.

— Вы сами вели машину? — спросил он.

Хейзен кивнул:

— Отпустил шофера на вечер. К нему приехала невеста, вот и решил поспособствовать развитию любовных отношений. А где наши дамы?

— Разбрелись по своим комнатам. Решили сегодня лечь пораньше.

Хейзен окинул его испытующим взглядом: