— Сильвия Лондон. О, вы никогда не бывали у Лондонов?
— С тех пор, как клюшку для гольфа изъели древоточцы, я не вхож в высшее общество.
— Вы мне нравитесь, Даллен, — сказал Ренард, оценив сарказм. — Вы искренний человек.
«А ты искренний мешок с блевотиной», — мысленно ответил Даллен, недоумевая, как позволил себе впустую растратить полдня. Общение с Ренардом в гимнастическом зале бывало непродолжительным, но и этого хватало, чтобы понять: от коротышки нужно держаться подальше. Казалось, вся его жизнь сводится к непрерывному доказательству своего превосходства, к поиску новых способов самоутверждения, причем он не брезгует даже самыми невзрачными соперниками и самыми ничтожными победами.
Сейчас, когда он сидит за рулем, а пассажир находится в его власти, Ренард празднует очередную микроскопическую победу и явно получает от нее удовольствие. Негодуя на себя за то, что попался на удочку, Даллен решил при первая же возможности выпрыгнуть из машины.
Ренард взглянул на него, и «Роллак» тут же рванул вперед. Над откинутым золотистым верхом замелькал солнечный вихрь.
— Я уверен, вы получите удовольствие от знакомства с Сильвией. На ее амфоры стоят взглянуть.
— Я не интересуюсь керамикой.
— С чего вы взяли, что речь идет о керамике, старина?
Даллен не отрывал взгляда от дороги.
— А с чего вы взяли, что я не знаю, о чем идет речь, старина?
— Надо же, рассердился! — Ренард вытянул шею, стараясь заглянуть ему в лицо. — Кажется, я ненароком задел скромность мистера Даллена.
Весело покачав головой, Ренард, не снижая скорости, свернул в узкую аллею, зеленые стены вплотную подступили к автомобилю, и сразу стало темно.
— Реакционные времена, в которые мы вынуждены жить, должны очень подходить вам. — Ренард говорил задумчиво и серьезно. — Лично я был бы куда счастливее лет тридцать назад. Вы заметили, что последние несколько столетий протекают по одной схеме? Постепенное нарастание либерализма с пиком в конце второй трети, затем резкий откат назад и спад, который длится еще лет тридцать, а потом все начинается сначала. Почему так происходит? Почему позаимствованные у достопочтенной Мэри Поппинс понятия вроде старости, семьи и моногамии не желают оставить нас в покое?
«Будем считать, что ему ничего не известно о Коне с Мики, — твердо сказал себе Даллен. — Сейчас машина остановится, и я пойду своей дорогой. Если у него хватит здравого смысла позволить мне уйти, то на этом все закончится…»
Тут он увидел дом на вершине невысокого холма. Он слышал, что Лондоны богаты, увлечены каким-то нетрадиционным философским учением, а для таких людей, по его твердому убеждению, характерна тяга к многочисленным башенкам, фронтонам, затемненным стеклам и прочим признакам респектабельности. Резиденция Лондонов оказалась ничем не примечательным трехэтажным особняком из красного кирпича. Вокруг беспорядочно теснились какие-то бревенчатые пристройки, что было совершенно невероятным в эпоху, отличающуюся сугубой педантичностью. У входа в дом валялась груда посеревших от времени бревен.
— Преемница Ребекки не потеряла бы здесь покой и сон, — заметил Ренард.
Даллен молча кивнул, догадавшись, что это ссылка на какую-то книгу.
Он вылез из машины, но не успел тронуться с места, как на крыльце появилась высокая темноволосая женщина лет тридцати, одетая в облегающую белую блузку и белые брюки. Даллену бросились в глаза ее великолепная высокая грудь и узкие бедра, а крепкие мускулы и стройная фигура указывали на то, что форму она поддерживает отнюдь не диетой. Лицо правильное, тонкое, с чуть выступающим вперед подбородком. Несмотря на живость и ум, многие не нашли бы в этом лице ничего примечательного, но Даллен почувствовал смутное беспокойство. Он словно пытался вспомнить какое-то очень важное, но пропущенное свидание.
— …а зовут Гарри, — распинался тем временем Ренард. — Надо же, я никогда не видел его таким ошеломленным. Интересно, если ты выпятишь грудь…
— Помолчи, Рик. Привет, Гарри. — Она приветливо улыбнулась Даллену, но ее внимание тут же переключилось на две картонные коробки, лежавшие на заднем сиденье автомобиля. — Мое стекло?
— Разумеется. Рик Ренард, служба доставки на дом. Чудо любезности. Внести их в дом?
— Спасибо, но я еще в состоянии сама справиться.
Она подошла к машине, взяла одну из коробок и направилась к дому.
— Ну и дела! — протянул Ренард, любуясь стремительной походкой Сильвии. Он повернулся к Даллену. — Что я тебе говорил?
Тот почувствовал раздражение и понял, что вызвано оно не столько сексуальным подтекстом вопроса, сколько гордостью собственника, сквозившей в интонации Рика.
«Безумие. — Даллена слегка напугала собственная реакция. — Если такая женщина связывается с Риком Ренардом…» Неожиданно для себя он подхватил вторую коробку и понес ее в дом. Изрядная тяжесть подтвердила его догадку о том, что Сильвию Лондон хилой не назовешь. Она встретила его в дверях, снова чуть улыбнулась и жестом пригласила войти.
— Спасибо. Прямо в студию, пожалуйста.
— Будет исполнено.
«Блестящее начало, — подумал Даллен. — Где только я раскопал эту фразу?» Он миновал просторную, непритязательно обставленную гостиную, вошел в комнату и замер. Через огромный витраж, доходивший почти до потолка, лился мощный поток света.
В первое мгновение Даллен разглядел лишь огромный трилистник. Концы трех лепестков лежали в одной плоскости, что делало всю конструкцию великолепным украшением, но центральная часть витража представляла собой сложнейшее пространственное переплетение нитей, застывших в стекле. Узоры из лучей и эллипсов словно расходились из сияющего центра, свиваясь и снова разворачиваясь. Эффект достигался сочетанием тысяч цветных фрагментов, каждый из которых был не больше монеты. Светящиеся блоки мозаики, казавшиеся на первый взгляд раскрашенными участками одного стекла, на самом деле были отдельными осколками, обрамленными металлической оправой.
— Боже, — прошептал Даллен, — никогда…
Сильвия Лондон рассмеялась и взяла у него из рук коробку.
— Нравится?
— Это самая замечательная вещь из всех, которые я видел. — Он завороженно смотрел на переплетающиеся световые лучи.
— Триста тысяч.
— Простите?
— Первый вопрос, который мне всегда задают, сколько здесь фрагментов? Триста тысяч. Почти. Я работаю над этим уже четыре года.
— Но зачем? — спросил незаметно вошедший в студию Ренард. — Голографический процессор сделает нечто подобное за несколько дней. Запустите программу, которая будет непрерывно менять узор, получится даже лучше. А вы что скажете, Гарри?
— Я не художник.
— Почему бы вам все-таки не высказать свое мнение? — беззаботно заметила Сильвия, хотя ее карие глаза внимательно смотрели на Даллена. — Ради чего я бессмысленно потратила четыре года жизни?
Ответ его был интуитивен.
— То, что выглядит как мозаика, действительно должно быть мозаикой, иначе в ней не будет смысла.
— Почти угадали.
— Чушь, — усмехнулся Ренард. — Сильвия, долго ты еще будешь притворяться, что преклоняешься перед стариком… как бишь его… Тиффани?.. и его техникой. Ведь все это обман, и сама ты ею не пользуешься.
Она покачала головой, взглянула на Даллена, словно приглашая выслушать ее и поддержать.
— Я режу стекло валентным резаком, потому что так получается точнее и аккуратнее. Я не окантовываю каждый кусочек медной фольгой, а для прочности и надежности просто превращаю в медь несколько
