Майкл резко убрал палец, и сосок вернулся на свое место — еще более напряженный и припухший. Энн отвела взгляд от явного свидетельства своего возбуждения. Его лицо потемнело, густые ресницы легли на нетронутую ожогами кожу под глазами. Черные волосы, искрившиеся в солнечных лучах, скрыли шрамы на висках.
— Ты видела, как дети сосут матерей, и воображала, что мужчина так же сосет твои груди. — Голос Майкла звучал приглушенно. — Близость надо создавать, мужчины тоже к ней стремятся. Вот почему они сосут женщин. — Его ресницы медленно поднялись. В глазах отразилось такое желание, словно он терял самообладание. — Почувствуй биение моего сердца у своей груди, под своей ладонью.
Энн ощущала жар на ладони в том месте, которого ночью касался его член.
— Я слышу биение твоего сердца, погружаясь в тебя.
Слова Майкла вызвали сладостные воспоминания о робких поглаживаниях, о настойчивых толчках.
— Я говорю тебе то, чего не говорил ни одной другой женщине. Признался, что нуждаюсь в ласке. Сказал, что хочу быть желанным, несмотря на шрамы. В этом я никогда не признавался ни одной женщине. Я продажный по профессии. Ты старая дева по семейному положению. Были бы мы другими, так и не встретились бы здесь. Но я стремлюсь к большему — чтобы мы в конце концов остались мужчиной и женщиной.
Энн не хватало воздуха, она не могла вымолвить ни слова.
— Прошу в последний раз: оставайся со мной, Энн Эймс. Иначе всю оставшуюся жизнь ты будешь жалеть о своем отказе.
Жалость! Какое отвратительное слово. Энн надеялась, что никогда больше не испытает этого чувства.
— Я не смеюсь… часто, — пробормотала она.
— Я тоже.
— Никогда не стремилась к тому, чтобы остаться старой девой.
— А я не хотел, чтобы ты меня покупала.
— А ты когда-нибудь жаждал женщину так сильно, чтобы касаться себя самого? — неуверенно спросила Энн.
— О да! — Майкл принялся пощипывать ее сосок, лишая Энн остатков разума. — Неоднократно…
От груди к животу металось удивительное ощущение: то ли наслаждение, то ли боль. Столько обещано, надо лишь решиться.
— Ты касался своей груди?
Фиолетовые радужки поглотили черную глубину его зрачков.
— У мужчин те же потребности, что и у женщин.
Энн остановила взгляд на его обезображенном шрамами пальце, который ласкал ее грудь, и на своем потемневшем соске. И представила, что ласкает его так же, как и он ее.
Пробует на вкус.
Целует.
Посасывает.
Чувствует губами его сердцебиение.
— А если бы мы стали любовниками… чего бы ты хотел от меня?
— Всего.
Энн тяжело вздохнула.
— Французы правда занимаются тем, что ты делал сегодня утром?
Внезапно рука исчезла, и на грудь повеяло холодком. Жар, следуя за его пальцами и взглядом, опустился к низу живота. Энн машинально развела ноги, и жар проник глубоко внутрь. Майкл настойчиво стремился в нее, но неожиданно ослабил напор. Его средний палец был влажным, и с него тянулась розовая ниточка. Энн почувствовала на себе его взгляд. Майкл следил, как она изучала свидетельства ночных безумств.
— Когда дело касается удовольствий, французы чрезвычайно практичны. — Голос Майкла стал низким и хриплым, — Они не столь привередливы, как англичане.
Кровать под ней без предупреждения покачнулась. Майкл ухватил ее левое бедро и повернулся так, что оказался лицом между ее ног всего в нескольких дюймах от ее промежности. Энн обомлела и инстинктивно попыталась свести колени. Но Майкл крепко держал ее за бедра.
— Не надо, смотри на меня.
— Я тебя уже видела.
— Ночью, а сейчас день.
Майкл еще шире развел ее ноги.
— Между любовниками не может быть стеснения.
Энн было больно от всколыхнувшейся страсти.
— Мне надо в ванную.
— Любовь со мной тебя не запачкает.
Он провел губами по внутренней стороне ее бедер — ближе, еще ближе. Энн почувствовала, как пульсирует ее промежность к исторгает горячую влагу. Возбуждение моментально сменилось ужасом.
— У меня кровь! Ты же не намерен…
— Конечно, не намерен… только что именно? Лизать? Сосать? Ласкать языком?
Нет! Не может быть, только не днем, не до того, как она примет ванну. Но Энн кривила душой. Она хотела, чтобы он поцеловал ее, как вчера.
И Майкл это понимав.
— Именно намерен: и лизать, и сосать. — Его фиалковые глаза превратились в бездонные колодцы. — Француза в отличие от англичанина не смущает женская кровь. Француз понимает, что женщина кровоточит благодаря ему. — • Он наклонился и подчеркнуто осторожно приблизился к ее незащищенному телу.
— Ты готов сделать для меня абсолютно все?
— Абсолютно.
Ее руки дрожали. Или это, быть может, содрогалась кровать? Энн потянулась и сжала ладонями его голову. Она не хотела, чтобы он был ее вещью, целовал и доставлял наслаждение только потому, что она этого хотела.
— Но тебе это нравится?
— Да. — Майкл говорил правду.
Энн почти поверила ему. Как верили и все прочие, которые его нанимали.
— Не представляю, как ты можешь не понравиться женщине. — Его смуглая, огрубевшая кожа погрузилась в ее мягкое тело. Преодолев страх перед мнением общества, Энн решилась:
— Я хочу, чтобы ты стал моим любовником. Хочу испытать близость, о которой ты мне рассказывал. Жить вместе — как мужчина и женщина. Один месяц, если ты тоже этого хочешь.
Майкл наклонился и нежно поцеловал ее клитор.
— Plus que la mort elle-meme , — пробормотал он.
Прежде чем она успела перевести — Энн даже сомневалась, правильно ли она расслышала его слова, так сильно билось ее сердце, — вихрь вознес ее на вершину страсти, где рассеялось прошлое с его ненавистными болезнями, смертями и необходимостью принимать решения.
Глава 6
Каждый толчок колеса навевал очередное воспоминание: хриплый, сдавленный крик Майкла, его твердый, возбужденный пенис, длинный, в шрамах палец, измазанный ее кровью. Снова и снова Энн мерещились слова: «Plus que la mort elle-meme». Она не сумела правильно перевести или не так расслышала.
Кеб остановился у бордюрного камня. Энн посмотрела сквозь небольшое заляпанное квадратное окошечко. Старый кирпичный дом, возле которого они остановились, выглядел теперь иначе. Энн чувствовала, что и сама изменилась. Накануне она собиралась оплатить услуги Мишеля д'Анжа. И даже не мечтала, что он подпустит ее к своему телу, к своей жизни.
Выбираясь из экипажа, она споткнулась. Неказистая старая дева! Руки о перчатках похолодели. От страха.
