— Я не убивала матери, — резко повторила Энн.
— Убили, милочка, и будете наказаны за это. Но прежде вам следует понять другое.
У Энн потемнело в глазах. Она покачнулась и, чтобы не упасть лицом на пол, ухватилась за ручку двери. Перчатки и ридикюль выпали из онемевших пальцев. Она тяжело прислонилась к двери, от ужаса у нее перехватило в горле,
— Вы что-то подложили в чай.
— Не стоит беспокоиться, мисс Эймс. — Граф подъехал к чайному столику и смахнул салфетку с крышки серебряного блюда. Осторожно его поднял, словно боялся расплескать то, что находилось внутри. — Паралич временный. — Он поставил блюдо на колени и подъехал к ней. — Вы не сможете двигаться и говорить, но способны слышать, думать и запоминать.
Инвалидное кресло остановилось в пяти дюймах от нее. Граф поднял на Энн свои выцветшие глаза.
— Именно так: думать и запоминать.
— Вы ненормальный, — прошептала она.
Зачем граф со своим племянником заманили ее в этот дом, если они не хотели денег? Старик изучающе смотрел на нее.
— Видите ли, дорогая, так всегда говорят те, у кого нет никакой власти, о тех, у кого власть имеется. Когда человек оказывается в инвалидном кресле, то поневоле становится философом. Вот вам пример: все мы обладаем выдающейся способностью, которая приносит либо великую радость, либо неизмеримые страдания. Двадцать девять лет назад мой племянник был очаровательным юнцом. Греки не правы: оборотная сторона любви не ненависть, а вина. Представьте боль одиннадцатилетнего мальчишки, который сознает, что повинен в гибели родных.
Теперь Энн понимала, чего добивался граф. Нет, он не заставит ее испытывать чувство вины. Несчастный случай, отнявший у мальчика жизнь, не что иное, как несчастный случай. Смерть ее матери — тоже несчастный случай.
Энн засыпала. Мать попыталась встать с кровати и сделать то, что отказалась сделать она. И упала. И умерла, пока дочь спала.
— Я вижу, вы поняли, что испытал мой племянник. Да, вина — разрушительное чувство. Он вскоре понял: негоже пред ликом смерти наслаждаться прелестями жизни. — Граф дотронулся до серебряного блюда, и его лицо исказила гримаса удовольствия. — А теперь представьте леди Уэнтертон, испорченную женщину с небывалыми плотскими аппетитами. Есть определенные способы, чтобы их пробудить. Я не сомневаюсь, что мой племянник вас бы с ними познакомил, если бы я предоставил ему побольше времени. Он всегда был ничтожеством, — добавил с упреком старик.
Энн скатывалась и скатывалась в какую-то бездну. Леди Уэнтертон… кто это такая? Похотливые желания… и ничтожества-убийцы.
Энн очнулась на полу, вытянув перед собой ноги в шелковых чулках. Парализована! Она отчаянно боролась с действием наркотика, чтобы выиграть время, чтобы понять то, что было недоступно ее разуму.
Граф дружил с ее родителями. Почему же он решил над ней поиздеваться? Во рту пересохло, язык еле- еле выговаривал слова:
— Почему вы называете своего племянника ничтожеством?
— Потому что он не решился бы вас убить.
Смерть заглянула Энн в глаза. Память вспыхнула, как солнечный зайчик на острие шляпной булавки. Майкл прислонился к двери, глаза, лишенные выражения. Вот он навис над ней — член влажный от ее слюны, а в руке булавка. Вот он сжимает ей шею: «Обещаю, я не причиню тебе зла, что бы там ни случилось…»
Граф склонился над ней и рассматривал, словно перед ним лежало огромное насекомое. Грех во плоти таракана…
— Мой племянник знает, что вы здесь, на этот счет можете не сомневаться, мисс Эймс. Но помочь он вам ничем не сумеет, хотя вскоре присоединится к нашей компании. Однако я отвлекся. Вернемся к этой самой леди Уэнтертон, о которой я уже упоминал. Она чрезвычайно ценила моего племянника. Я говорил, что ее плотские аппетиты были непомерны. Представьте, каково вожделеть, но не иметь средств удовлетворить свою страсть, особенно для женщины с такими запросами.
Как и обещал ее тюремщик, Энн могла слушать, думать и запоминать. Леди Уэнтертон… женщина с непомерными аппетитами.
«Ты когда-нибудь испытывал близость и дружбу с другой женщиной?»
«Да, однажды. Давным-давно».
«И что потом произошло?»
«Она умерла».
С возрастающим ужасом Энн смотрела и смотрела на правую руку графа, которая без перерыва перекатывала серебряные шарики.
— А теперь, мисс Эймс, я хочу, чтобы вы поняли, в какое незавидное положение попали. Любящая дочь испытывает телесные муки и, чтобы удовлетворить похоть, убивает мать. Какое же великое чувство вины вы должны испытывать! Вы предоставляете мне уникальную возможность. Вы устали, мисс Эймс. — Глаза графа светились злобой, которая проистекала от чего угодно, но только не от болезни. — Хотите прослушать на сон грядущий еще несколько строк из Марвелла? Пророческие слова. Не сомневаюсь, вам интересно, какое я придумал вам наказание.
Энн не могла двигаться, она не могла говорить. Ее убьют, но она так и не поймет за что.
— Не мучьте себя, дорогая. Все в свое время поймете. — Граф точно знал, что она думала, и не скрывал своего удовольствия. — Все совершенно ясно.
За плечами шелест крылатой колесницы,
То время погоняет невидимый возница.
А впереди пустыня вечности безбрежной,
Где красоте твоей не суждено быть прежней.
Ее не отразят ни мрамор гроба скорбный,
Ни песнь, которую выводит глас мой скромный.
Лишь черви, что в земле извечно обитают,
Хранимый дар девичества познают.
Черви… Гроб…
Казалось, нет сильнее чувства, чем ужас. Но где пределы этого чувства? Граф рассмеялся понимающе, даже сочувственно.
— Вы, конечно, больше не девственница. Но червям, полагаю, все равно. Хотите воссоединиться с вашей матушкой? Она вас заждалась.
Этого не может быть, мать похоронена. Энн сама бросила первую горсть земли на крышку ее гроба. Он же не закопает ее живьем! Слезы бессилия наполнили ее глаза, граф придвинулся ближе.
— Да, похоже, вы готовы. Но поймите: причиной всему — ваша похоть. Если бы вы уняли свои телесные желания и остались в Дувре, ничего бы не случилось. Если бы мой племянник унял свои телесные желания и остался в Йоркшире, тоже ничего бы не произошло. И еще одно — мисс Эймс, смотрите на меня, когда я с вами разговариваю! — я хочу, чтобы вы осознали: мой племянник законный. — Злоба сверкнула в его увядших глазах. — Каково ощущать, что тебя пользует мертвец?
Энн наконец поняла.
Глава 18
Дар. Майкл задумался. Письмо оказалось настоящим подарком.
Габриэль советовал обратиться в полицию, но у Майкла не было никаких улик, кроме тех, что свидетельствовали против него самого. И вот в его руках доказательство, что Уильям Стердж-Борн, граф Грэнвилл — не такой безобидный, увечный старикашка, каким его представляет свет.
Почему же не обратиться к суперинтенданту полиции?
Вокруг мерцали всполохи света и тени и отражались в стеклянной крышке стола. И каждая вспышка — одна потерянная секунда.
