Народу в отряде было человек семьдесят. Не очень густо, но и не так мало. Беляков пощипывали. Даже о крупных операциях помышляли.
А теперь про Журко. Его в отряде любили. Знающий врач и боец неплохой. Правда, фантазер. Как начнет про будущее рассказывать — уши развесишь. Про города-сады, разные хрустальные купола, дворцы, про удивительные машины — о чем только он не говорил. И так подробно, словно все своими глазами видел. Как сейчас его вижу: сидит у костра, очки поблескивают, бородка растрепана, светлые волосы на лоб упали. Вид, прямо скажу, не воинственный. А в бою ведь совсем другой становился... Впрочем, опыт у него был. К нам он пришел не сразу, воевал сначала в другом отряде. Но потом был ранен, отлежался в деревне и к нам пристал.
Я хорошо помню ночь, когда прибыл связной. Шел дождь. Сосны шумели глухо и тревожно. И вдруг — свист дозорного. Я не спал, услышал сразу. Смотрю, ведут какого-то человека. Держится довольно уверенно.
— Мне бы командира, — говорит.
А Игнат только заснул. Не хотелось его будить.
— Я комиссар отряда, — отвечаю. — Можешь мне все выкладывать.
Зашли мы в землянку. Зажигаю фонарь, присматриваюсь. Молодой рыжеватый парнишка, вроде интеллигентного вида. Одет в крестьянское, но руки чистые, белые. Без лишних слов лезет за пазуху, достает пакет.
Что за бумаги были в пакете — не так важно. Во всяком случае, известия неплохие. Сейчас я думаю, что это обстоятельство и притупило мою бдительность. Когда у человека хорошее настроение, он не будет чересчур недоверчивым...
Связной — звали его Иваном Фоминым — оказался бойким пареньком. В доставленном им сообщении была приписка, в которой говорилось, что связной может быть оставлен в отряде. Посоветовались мы с Игнатом и решили принять его к себе. Парень охотно согласился.
На другой день разговариваю я с Платоном Журко и вижу, что доктор наш что-то слишком рассеян. Он и прежде был чудаковат, а тут совсем выглядит не от мира сего.
Спрашиваю его, в чем дело. Он мнется. Наконец, говорит:
— Кажется, где-то я видел этого связного. А где — убей, не вспомню. Второй день мучаюсь.
— Стоит ли голову ломать, — отвечаю ему. — Ну, видел где-нибудь на улице. Оба вы из Омска. Мало ли каким образом два человека могут встретиться.
— Нет, не в том дело, — говорит Платон. — Что-то тут еще есть. Какая-то заковыка... Но не могу припомнить.
Посмеялся я над доктором и занялся другими делами. А потом этот разговор совсем забылся. И снова я, как комиссар, оказался не на высоте.
Через несколько дней прибыли мы в Ольховку. Село бедное, жители поголовно сочувствуют партизанам. Ребята рады — можно отдохнуть, выспаться как следует, починить бельишко, помыться. И хотя о беляках тут ничего не слышали, держимся все равно настороже. Посты все время начеку.
Первая ночь прошла спокойно. А на вторую будят меня. Смотрю — один наш боец. Глаза страшные, встревоженные.
— Вот, — говорит, — какое дело. Доктор-то наш сбежал!
Я даже подскочил.
— Как так?
— А вот и сбежал. Лег я, значит, во дворе, на сене. Потом вдруг проснулся. Слышу — шорох какой- то.. Присмотрелся и вижу: идет наш доктор, вроде крадется куда-то. Между прочим, одет. Сам старается держаться в тени. Потом вышел на улицу, вое так же крадучись перебежал дорогу и пропал в кустах. Подождал я немного — никого. Потом заглянул в хату, там все спят. Эге, думаю, дело неладно. И прямо сюда...
— А ты хорошо видел, что это доктор?
— Еще бы! Ночь-то лунная. К тому же он у нас один очкастый. Я так полагаю, выдаст он нас белым....
Я задумался. Бойцу велел не поднимать шума. А сам разбудил Игната, рассказал ему все. И никак мы не можем понять, что именно заставило Платона пойти ночью в тайгу. В то, что он мог струсить — не верилось. Слишком хорошо мы его знали. Да и в боях он себя героем показывал. И в то же время последние слова бойца вертелись у меня в уме. Неужели все поведение Платона было только ловкой маскировкой? Может быть, он хотел войти в доверие, а потом навести карателей на след отряда? Я осторожно высказал эту догадку, но Игнат хмурится. Не верит.
— Хорошо, — говорю, — спорить не стану. Но факт-то налицо! Что делать будем?
— Подождем. Утро вечера мудренее.
— А может, лучше поднять отряд по тревоге?
— Людей смешить? Пусть спят. К тому же сейчас искать его — что иголку в сене. Урман все скроет...
— А вдруг белые близко?
— Ерунда. А если что — посты тревогу поднимут. Доктор же все равно не знает их расположения. Он был весь вечер у раненых, а посты Фомин разводил.
Я вспомнил о недоверии, которое доктор почему-то испытывал к расторопному связному из города, но вслух ничего не сказал. Если бы я знал в тот момент, что случится через каких-то полчаса!
Мне не спалось. Вышел я во двор покурить. Стою, на луну поглядываю. Вдруг слышу — вроде выстрела где-то вдали. Прислушался — тихо. Померещилось, думаю. Долго еще стоял, потом замерз, повернулся, чтобы идти. И в тот же миг застучали со всех сторон пулеметы, захлопали выстрелы. Случилось .самое страшное. В село ворвался отряд карателей.
Жаркий был бой. Но что могли мы сделать, если наши бойцы даже опомниться от сна не успели. А беляки совершенно точно знали, в каких избах спали партизаны. Подбегут к окнам — и гранатами. Не прошло и нескольких минут, как половины отряда словно не было.
Я и еще несколько бойцов залегли в канаве. Отстреливаемся кое-как. И вдруг меня словно молотом по голове. Перевернулся мир в глазах, и потерял я сознание.
Очнулся — ничего не могу понять. Лежу в каком-то сарае. Голова гудит, в ушах звон. А надо мной какая-то старушонка склонилась.
— Ожил, касатик? — спрашивает. — Слава тебе, господи!
— Где я, бабушка?
— Молчи, молчи, сынок. Солдаты ваши тебя сюда затащили. Схорони, говорят, комиссара нашего. А сами обратно.
— А бой кончился?
— Кончился, родимый. Всех ваших побили. Почитай, никого в живых не осталось. А ироды-то вроде дале пошли...
Только много дней спустя удалось мне узнать, что от всего нашего отряда уцелело человек пять- шесть. С трудом добрались они до города, передали в подпольный штаб о гибели отряда. Был среди них и тот боец, который приходил ко мне ночью. От него и стало известно, будто Платон Журко предал отряд...
А тогда я был уверен, что наши погибли все. Раненых беляки добили, а пленных расстреляли. Меня же, крепко контуженного гранатой, ребята во время боя затащили в ближайшую хату. Старуха-хозяйка и ее дочь сумели спрятать меня в сарайчике, хоть и рисковали головами.
Почти сутки я у них отлеживался. А потом поблагодарил своих спасителей, собрался я на рассвете направился в тайгу. Я решил обязательно добраться до города. Пошел вдоль дороги, прямо к югу. И не успел отойти от села, как встретился на полянке с Платоном Журко.
...Не знаю, что удержало меня в тот момент от выстрела. Я много думал за эти сутки о докторе, и такая к нему ненависть поднялась, что готов был задушить его своими руками. Шутка ли — весь отряд погиб из-за одного подлеца!
Платон сидел на корточках на берегу крошечного озерка, зачерпывал горстью воду и жадно пил. Его голова была повязана окровавленной тряпкой. Одежда в грязи, помята. Меня он не видел.