Шлейхер и Рем были старыми знакомыми. Да и не только знакомыми — именно у Шлейхера капитан Рем получил в своё время поддержку, которой ему нехватало в высших кругах рейхсвера, чтобы спасти от роспуска военизированные отряды гитлеровцев, из которых впоследствии сформировались СА и СС.
Рем верил в политический талант Шлейхера. Он хорошо помнил, как именно ему, этому Шлейхеру, удалось свалить правительство Мюллера, лишив его именем Грёнера диктаторских полномочий; Рем помнил, как именем рейхсвера был свергнут и Грёнер, для того чтобы уступить первую скрипку Брюнингу, а потом был отправлен на свалку сам Брюнинг, чтобы Шлейхер мог попытаться руками Папена доделать то, на что оказался не способен Брюнинг, — привести к власти фашизм. Наконец Рем не мог не помнить, что и Папен оказался не у дел именно благодаря все тому же Шлейхеру, продолжавшему действовать от имени и именем рейхсвера.
Но, пожалуй, самым важным, о чём Рем помнил в данную минуту, было то, что неблагодарность Гитлера стала на пути Шлейхера к личной диктатуре генерала или хотя бы к тому, чтобы на равных правах с Гитлером разделить власть над Германией. Рем хорошо знал цену салонной сдержанности генерала- политика. Он знал, что под умением говорить вполголоса и сохранять на лице маску высокомерного безразличия, перенятую у Секта, в Шлейхере скрывалась ненасытная жажда власти и способность пустить в ход любые средства для достижения этой власти и для уничтожения стоящих на пути к ней. Вот только Рему казалось, и в этом он был прав, что за последнее время Шлейхер утратил какую-то долю прежнего тонкого политического чутья и недопонимал смысла происходящего вокруг. Именно с целью кое-что разъяснить Шлейхеру и заставить его вступить в борьбу с неблагодарным Гитлером на стороне штурмовиков и его, Рема, штаб-шеф и приехал в Нойбабельсберг.
— Старшее поколение германской армии дало в вашем лице своего сильнейшего и последнего представителя в политику, — сказал Рем. — Оно больше не имеет резервов. От меры и направления вашей активности зависит не только судьба армии, но и судьба всей Германии…
Он говорил непривычно долго и, как казалось ему, очень убедительно.
Шлейхер слушал, и лицо его оставалось по обыкновению непроницаемым. Изредка он, не прерывая гостя, пододвигал ему рюмку вина или ящик с сигарами. Иногда Рем умолкал, полагая, что сказал уже довольно и пора бы Шлейхеру высказаться самому, но генерал только вежливо улыбался, отделывался каким-нибудь незначащим замечанием и снова принимал вид человека, готового слушать.
Чем дальше, тем больше это молчание генерала сбивало Рема с толку. Он же знал, что второго такого оратора и казуиста, как Шлейхер, не найти во всей армии, так какого же чорта он сидит подобно истукану. Словно речь не идёт об его собственной жизни?! Или он и этого не хочет понять, несмотря на всю очевидность?.. Может быть, и это нужно выложить ему начистоту? Хорошо, пусть так и будет.
— И, наконец, — решительно проговорил Рем, — я должен вам доверить то, чего вы, повидимому, не знаете: они уже сговорились между собой — Гитлер и его дружки, им остаётся только наметить день, наиболее удобный для того, чтобы перестрелять всех, кого они считают стоящими на их пути.
— Не слишком ли?.. — это были первые слова по существу дела, которые Рем услышал сегодня от генерала. Рему даже показалось, что нечто похожее на насмешливое выражение появилось на лице Шлейхера. — Первое, что следовало бы вспомнить всякому, кто замыслит что-либо против СА, а следовательно, и против вас лично, — декабрьский указ кабинета «об обеспечении единства партии и государства». Разве там не сказано, что партия и СА одинаково неотделимы от государства и являются носителями его идей? Разве там не сказано, что члены НСДАП и СА, как руководящие силы национал- социалистического государства, будут нести ответственность перед фюрером и государством?.. Всюду — партия и СА! Они неразделимы, они полноправные партнёры.
— У вас прекрасная память, генерал, — насмешливо проговорил Рем, — я тоже хорошо помню, что в этом указе сказано: заместитель фюрера и глава штаба СА будут членами имперского кабинета, чтобы обеспечить тесное сотрудничество партии и СА с государством. Я это помню. Но я не забыл и того, что сказано дальше в том же самом указе: устройство партии — «часть народного права», а организация её определяется волей фюрера. Слышите: волей фюрера, чорт побери! Не народ, не государство будут создавать это, чорт бы его драл, «право», а Адольф. — По мере того как Рем говорил, его лицо становилось багровым. — Он оставил за собою возможность, в качестве рейхсканцлера и главнокомандующего СА, определять порядок проведения в жизнь того, что он называет «правом». — Лицо его исказилось свирепой гримасой. В нем были ненависть, страх, презрение, все вместе. Сжимая кулаки, он выкрикнул: — Вот он и определил порядок применения! — Рем красноречиво провёл себя ладонью поперёк горла. — Мне и вам — всем тем, кого он боится.
— Всякому, кто задумает подобное, — с хорошо разыгранным спокойствием ответил Шлейхер, — следует оценить позицию рейхсвера. — Он говорил по обыкновению негромко, но так раздельно и чётко, что каждое его слово поневоле запоминалось и казалось особенно значительным. Чтобы придать своему напоминанию ещё больший вес, он повторил: — Рейхсвер!
— Рейхсвер?! — Рем деланно рассмеялся. — Вы, видно, не в курсе дела. А если я вам скажу, что в секретных инструкциях к проведению того, что Адольф называет «чисткой», прямо сказано: части рейхсвера должны прийти на помощь СС там, где сил охранных отрядов окажется недостаточно для осуществления указаний фюрера. Да, прошу вас, не удивляйтесь, но мне кажется, что господа с Бендлер утратили не только ясность понимания ситуации, но и желание твёрдо высказать своё мнение Гитлеру?.. Боюсь, что страх — вот что руководит теперь действиями и мыслями господ из военного министерства.
Он на мгновение задумался и смотрел на генерала словно в нерешительности: стоит ли говорить то, что просилось на язык, но что было, по существу, его главным козырем в сегодняшней беседе. Желание покончить со всем этим заставило его выложить и этот козырь:
— Мне совершенно точно известно, что ваше собственное имя содержится в списке, приготовленном на тот случай, о котором я говорил.
Даже у Рема, испытанного интригана, имеющего на совести не одну человеческую жизнь, нехватило развязности, чтобы сказать в лицо Шлейхеру, что его имя значится в описке приговорённых к смерти в ночь предстоящей расправы.
Шлейхер не мог не понять, о чём идёт речь, но лицо его выразило хорошо разыгранное удивление:
— О каком описке идёт речь?
Рему пришлось пояснить все своими словами. Шлейхер и тут слушал с видом сфинкса. Лишь когда Рем закончил, он с усмешкой ответил:
— Неужели вы верите в эту чепуху?! Кто же им позволит?
Рем искренно удивился:
— Вы готовы были верить всему этому: и намеченной дате и существованию списка, пока дело не дошло до вас…
Шлейхер согласно кивнул головой. Рем умолк. А Шлейхер все так же спокойно проговорил:
— Рейхсвер никогда не позволит.
— Вы говорите о себе? Именно о самом себе?! — воскликнул Рем.
Шлейхер ответил молчаливым кивком головы.
— Ну, так я вам скажу, — сердито крикнул Рем, — им ничего не стоит закрыть глаза даже на это… на вас… — опять не решился проговорить «на вашу смерть». — Эти господа способны разыграть роль Пилата… Скажу вам больше: я знаю, что они именно так и намерены сделать.
— Это ложь! Этого… не может быть!
— А между тем это именно так: они согласились на…
Видя, что он колеблется, Шлейхер пробормотал:
— Ну же, не стесняйтесь, — и сам договорил за Рема: — Они согласны на моё устранение от дел?
— Вовсе нет, — возразил Рем. — Они согласны на то, чтобы вас убрали совсем… Так же как меня.
При этих словах глаза Шлейхера испуганно расширились. Несколько мгновений он боролся с волнением, потом проговорил:
— Не может быть. Среди немецких генералов не найдётся такого подлеца, который…
Рем не дал ему договорить:
— Не стройте дурака! — Грубо крикнул он. — Поймите, наконец, что остался один способ укоротить Гитлеру руки — нам самим объединиться против него и действовать. Немедленно действовать! Иначе…
Он не договорил. Шлейхер молчал, так же как в начале беседы, предоставляя говорить Рему. И Рему
