Энкель по привычке поднял палец. — Временные, Бела! Конечная победа непременно будет за нами. So!
— Я никогда не отличался терпением.
— Тот, кто делает историю, должен видеть дальше завтрашнего утра.
— Может быть, ты и прав, ты даже наверно прав, но я всегда хочу все потрогать своими руками. Я думаю, что мы будем свидетелями полной победы над фашизмом.
— А ты мог бы усомниться в этом?
Варга не ответил. Они помолчали.
— А Зинна все нет… — Варга обеспокоенно взглянул на часы. — Куда он мог деться?
— Он с Цихауэром ищет скрипача, — помнишь, того, что аккомпанировал певице.
— Француз, которому оторвало пальцы?
— Они хотят держать его ближе к себе, чтобы не потерялся в горах.
— Надо пойти поискать Зинна. Вокруг нашего лагеря всегда шныряет разная сволочь. Того и гляди, пустят пулю в спину!
Варга сбросил одеяло и с неожиданною для его полного тела лёгкостью поднялся на ноги. Словно умываясь, чтобы разогнать сон, потёр щеки ладонями. Раздался такой звук, будто по ним водили скребницей.
— У тебя, видимо, нет бритвы? — спросил Энкель.
— Не буду бриться, пока не попаду в Венгрию!
И Варга рассмеялся, потому что это показалось ему самому до смешного неправдоподобным, но Энкель не улыбнулся и тут.
Поддёв штыком уголёк, Варга старался прикурить от него сигарету.
— Проклятый климат, — ворчал он между затяжками. — Или пересыхает все до того, что мозги начинают шуршать от каждой мысли, или отсыревает даже огонь… А у нас-то, в Венгрии… — мечтательно проговорил он.
Сигарета затрещала и выбросила пучок искр.
Варга в испуге прикрыл усы и рассмеялся.
— Все фашистские козни… Петарды в табаке!
И рассмеялся опять. В противоположность Энкелю он мог смеяться постоянно, по всякому поводу и в любых обстоятельствах.
— Пойду поищу Зинна, — повторил он, когда, наконец, удалось раскурить сигарету, и, подобрав концы накинутого на плечи одеяла, вышел.
Его коротенькая фигура быстро исчезла из поля зрения Энкеля, стоявшего у хижины и молча смотревшего на север, стараясь восстановить в памяти сложный рельеф тех мест, по которым предстояло итти бригаде. Он был ему хорошо знаком по карте.
Ветреная и не по-весеннему холодная ночь заставила его поднять воротник и засунуть руки в карманы. Он стоял, слушал рокот горного потока, доносившийся так ясно, словно вода бурлила вот тут, под самыми ногами, смотрел на звезды и думал о печальном конце того, что ещё недавно рисовалось им всем, как преддверие победы. Они думали, что многое простится их несчастной родине за то, что они, тельмановцы, водрузят своё знамя рядом с победным стягом Испанской республики… Тельмановцы! Сколько человеческих жизней! Неповторимо сложных в своей ясности и простоте. Сколько больших сердец! Тельман! Для многих из них он был олицетворением самых светлых мечтаний о жизни, которая придёт за их победой, — он, носитель идей, завещанных Лениным, идей Сталина… Он, знаменосец, которого они мысленно всегда представляли себе идущим впереди их батальона…
В темноте послышались шаги, стук осыпающихся камней. Энкель хотел было по привычке окликнуть идущего, но услышал перебор гитары и хриплый голос Варги:
Из темноты вынырнул силуэт Варги.
— Посмотри-ка, что за инструмент. — И Варга придвинул к самому лицу Энкеля гитару, на которой тускло поблёскивала инкрустация из перламутра.
Варга умолк, прислушиваясь к утихающему звону струн. Негромко повторил:
И Энкель так же тихо:
— А Варга неожиданно резко:
— Слез нет!.. Нет, и не будет!..
— Нет… не будет… А где Зинн и другие?
— Тащат своего цыплёнка.
Варга исчез в хижине и через минуту сквозь звон гитары весело крикнул:
— А ты знаешь, Людвиг, моего эскадрона прибыло! Они ведут сюда ещё и того чешского лётчика Купку, которого, помнишь, вытащили из воронки… — Он расхохотался. — Бедняга тоже безлошадный, как и я. Говорит, что, как только вырвется отсюда, раздобудет новый самолёт и перелетит обратно в Мадрид… Вообще говоря, неплохая идея, как ты думаешь?
— Вопрос о выводе добровольцев решён, — размеренно произнёс Энкель, — и мы не можем…
— Ты не можешь, а мы можем! — нетерпеливо крикнул Варга. — Чорт нам помешает!.. Вернёмся — и больше ничего… Плевать на все комитеты! Только бы вывести отсюда немцев, а там, честное слово, вернусь в Мадрид! Непременно вернусь!
— Верхом? — иронически спросил Энкель.
— Чех возьмёт меня с собою на самолёте.
Пальцы Варги проворней забегали по струнам.
— Эх, нет Матраи!.. Без него не поётся.
Из темноты хижины до Энкеля донёсся жалобный гул отброшенной гитары. Он пожал плечами и сказал:
— Пожалуйста, минуту внимания, майор… Я изменяю порядок движения бригады. Твои люди поведут лошадей с больными.
В дверях выросла фигура Варги.
— Мы условились: эскадрон отходит последним. Мы прикрываем тыл!
— Нет, — голос Энкеля звучал сухо, — последними идут немцы.
— А что, по-твоему, мои кавалеристы… — начал было Варга, однако Энкель, не повышая голоса, но так, что Варга сразу замолчал, повторил:
— Последними идут тельмановцы… So!
Варга шумно вздохнул.
— «So», «so»! — передразнил он Энкеля. — Значит, мы… госпитальная команда?!
Он хотел рассмеяться, но на этот раз не смог.
Это был уже третий пограничный пункт, к которому французские власти пересылали бригаду, отказываясь пропустить её через границу в каком-либо ином месте. И вот уже третьи сутки, как бригада стояла перед этим пунктом. Полосатая балка шлагбаума была опущена; в стороны, насколько хватал глаз, тянулись цепи сенегальских стрелков, виднелись свежеотрытые пулемётные гнезда. Вдали, на открытой позиции, расположилась артиллерийская батарея.
Истомлённые горными переходами, лишённые подвоза провианта, в износившейся обуви, ничем не защищённые от ночного холода, даже без возможности развести костры на безлесном каменистом плато, бойцы бригады с недоуменной грустью смотрели на ощетинившуюся оружием границу Франции.
У сенегальцев был совсем нестрашный вид: забитые, жалкие в своих шинелях не по росту, в ботинках с загнувшимися носами и в нелепых красных колпаках, они часами неподвижно стояли под палящим солнцем. В их глазах было больше удивления, чем угрозы.
