продолжаться слушанием. Он не ходатайствовал перед судом о выводе из залы нарушительницы тишины, решил, что у него ещё будет время нанести беспощадный удар лжесвидетельнице, по-видимому, обезумевшей от патологического стремления спасти любовника.
И вот публика, с нетерпением ожидавшая возвращения судей, удалившихся на совещание, встаёт; судьи занимают свои места, секретарь зачитывает решение суда продолжать заседание. Удовлетворённый Крауш продолжает допрос свидетельницы Линды Твардовской:
— Вы сказали, что обвиняемый Арвид Квэп не имеет отношения к покушению на жизнь вашей дочери Ванды, — не без торжества начинает Крауш.
И тут, прежде чем он успевает продолжить, ко всеобщему удивлению, Линда заявляет:
— Я этого не говорила. — Шорох удивлённого шёпота пронёсся по залу, смолк и пронёсся с удвоенной силой, когда Линда повторила: — В стенограмме нет моих слов о том, что Квэп не убивал Ванду?.. — Линда сделала попытку улыбнуться и высокомерно вскинула голову: — Я только сказала, что он, — Линда указала на Квэпа, — не убивал Ванду… А при чем тут Квэп? — Она недоуменно пожала плечами. — Ведь этот — вовсе не Квэп.
— Перестаньте, Твардовская, — раздражённо прикрикнул Крауш. — Он ваш фактический муж Арвид Квэп, вы признали это на предварительном следствии, вот ваша подпись под показанием.
Полуобернувшись в залу, так чтобы хорошо были слышны её слова, Линда громко проговорила:
— Под пыткой можно подписать и собственный смертный приговор.
Крауш вопросительно посмотрел на председательствующего. Тот совещался с судьями. Так или иначе Твардовская добилась своего: тут же Квэп следом за нею повторил, что он вовсе не Квэп и никогда не признавал этого; никогда в глаза не видел этой женщины и не понимает, о чём тут идёт речь, о какой такой Ванде Твардовской.
На этот раз и Крауш ничего не имел против перерыва в заседании для проверки заявления Линды о якобы применённой к ней пытке. Началось медицинское освидетельствование Линды, производство дознания в прокуратуре, экспертиза. Крауш ходил злой: все это было комедией, разыгрываемой преступниками с целью затянуть процесс. С виноватым видом ходил защитник Квэпа. Игра его подзащитного ничего не прибавляла к надеждам защиты.
В один из дней этого вынужденного перерыва Мутный попросил свидания с прокурором. Он сказал, что готов дать любые показания, какие нужны обвинению, и начнёт с того, что признает подсудимого Квэпом.
— Позвольте, — возмутился Крауш, — вы же показали на предварительном следствии, что не знаете его имени.
— Конечно, — не смущаясь, ответил Мутный, — он явился ко мне в совет под именем Строда, но у меня тогда уже закралось сомнение в том, что это его настоящее имя.
— Откуда же вы узнали, что его зовут Квэпом? — удивился Крауш.
— От вас, — невозмутимо заявил Мутный. — Я вам верю, гражданин прокурор, и покажу всё, что хотите, понимаете — все, все, — упирая на это слово, повторял Мутный. — За это я ничего даже и не прошу, решительно ничего!.. Услуга правосудию.
— Ну, знаете!.. — Краушу казалось, что если он сейчас не закурит, то разразится таким кашлем, какого никто ещё и не слыхивал. Но, давясь, он успел все же отдать приказ увести Мутного и только тогда скорчился в мучительном приступе.
Прошло четыре дня перерыва. Заседания суда возобновились с того, что была доказана ложность показаний Линды о применении к ней недозволенных законом методов допроса. Крауш хранил молчание. Молчала защита. В зале царила мёртвая тишина. Когда председательствующий разъяснил Линде, что таким же образом будет опровергнуто всякое недобросовестное заявление, направленное к обману суда, и дело кончится только тем, что разбирательство будет продолжаться в её отсутствие, — зал ответил дружными рукоплесканиями.
— Линда Твардовская, — спросил председательствующий, — признаете ли вы, что обвиняемый ваш муж — Арвид Квэп?
— Нет!
— Обвинение докажет, что на скамье подсудимых сидит не кто иной, как Арвид Квэп, — сказал Крауш.
— Опять мои подписи под протоколами? — с необычным для него проворством оборачиваясь к суду, крикнул Квэп. — Не выйдет! Если не хотите, чтобы я сделал такое же заявление, как Твардовская…
— И с таким же успехом… — вставил Крауш.
— Обвиняемый Квэп, — спокойно спросил председательствующий, — вы хотите сделать заявление?
Квэп подумал, прежде чем ответить, и, наконец, негромко пробормотал:
— Пока не хочу… Пока!
И вот перед судом потянулась вереница людей, уже знакомых следствию.
— Свидетель Петерис Шуман, — спрашивал Крауш, — этот ли человек пришёл к вам ночью с требованием подсунуть следствию подложную фотографию ареста Круминьша?
— Да, этот! — твёрдо сказал священник.
— Свидетель Альбина Гайле, этого ли человека вы видели в форме офицера милиции идущим рядом с «арестованным» Круминьшем?
Матушка Альбина, не торопясь, достала очки, долго, старательно водружала их на нос и так же долго, пристально вглядывалась в Квэпа. Крауш следил за её лицом. Ему начинало казаться, что старушка колеблется: не решается сказать да, но не смеет сказать и нет.
— Если бы на нём была форма, я бы сразу сказала, он или не он, — проговорила она наконец.
— Может быть, вам поможет вот это, — сказал Крауш, передавая ей фотографическое изображение «ареста». Переводя взгляд с фотографии на Квэпа, Альбина сличала их. Так же степенно, без спешки, как делала все, вернула фотографию Краушу и, сдвинув очки на кончик носа, обвела взглядом судей, одного за другим, обернулась к прокурору, посмотрела на него. Словно ей доставляло наслаждение мучить этих людей, не говоря уже о зале, затаившем дыхание, чтобы не пропустить её ответа. И вдруг быстро, но отчётливо произнесла:
— Даже если бы меня заставили тут присягнуть на кресте и святом евангелии, я не могла бы сказать «нет»… Это он! — Она несколько раз сердито ткнула сухим пальцем в сторону Квэпа, приговаривая: — Он, он!
Перед судейским столом прошёл старый рыбак с берега Лиелупе, узнавший обладателя «ряпого» пальто; лаборант из «Рижского фото» сказал, что именно подсудимый сделал ему заказ на монтаж фотографии; Лайма Зведрис узнала «товарища Строда», душившего её на лодке и сбросившего в озеро Алуксне; прислуга алуксненской гостиницы опознала своего постояльца; сапожник — владельца сапог с узкими носами. Портной Йевиньш, не сдерживая негодования, крикнул: — Пусть он покажет вам свою грудь, пусть покажет горло с белым шрамом; только если на ней нет орла со свастикой и полосы от удара, нанесённого моей рукой, — теперь-то я могу в этом признаться, — только тогда я скажу, что это привидение Квэпа, а не сам Квэп!
— На же, гляди, — раздалось со скамьи подсудимых, и Квэп, рванув рубашку, обнажил грудь — она была чиста.
Квэп повернулся так, чтобы показаться публике, и едва ли в зале нашёлся хоть один человек, у которого не вырвалось бы восклицание удивления и испуга.
— Перестаньте дурачить людей, Квэп, — сурово проговорил прокурор. — Свидетель Йевиньш, опишите нам татуировку на груди подсудимого.
И когда портной подробно описал рисунок, Крауш положил на стол суда рентгенограмму с таким рисунком.
— Экспертиза, — сказал Крауш, — свидетельствует, что этот снимок сделан с подсудимого Квэпа, Строда то ж, Винда то ж. Невидимая на внешнем слое эпителия татуировка хорошо просматривается при помощи рентгена. А теперь поднимите голову и покажите вашу шею.
Но Квэп испуганно запахнул на груди рубашку и даже застегнул пиджак. Вся его фигура сжалась, и взгляд опустился на барьер скамьи подсудимых, который Квэп, казалось, пристально рассматривал в
