— Одежда, — говорил Кручинин, — не просто определяет вкусы своего обладателя, но в известной мере служит отражением его внутреннего мира.
По словам Кручинина, он не раз проверял эту теорию на людях разных положений, профессий и различного внутреннего содержания. Он утверждал, что, основываясь на опыте, может с известным приближением определить по одежде характер и степень умственного развития человека, если, конечно, данная одежда не является случайной. Не было ничего удивительного в том, что в первое суждение о новом знакомом в качестве составной части вошёл и костюм Грачика. Кручинин отметил бережное отношение молодого человека к вещам, очевидно, хорошо содержавшимся, хотя и не новым.
Ничто не было упущено Кручининым во внешности Грачика. Крупный нос с лёгкой горбинкой, большие темно-карие глаза под крутыми бровями, хоть и очень пушистыми, но не портившими общего тонкого абриса лица, — все, казалось, было на месте и создавало приятное впечатление. Нужно добавить ещё, что цвет лица Грачика, несмотря на избитость этого образа, нельзя было сравнить ни с чем, кроме кожи спелого абрикоса. При всем этом Кручинину понравилось общее впечатление мужественной энергии, которой дышал облик молодого человека. По-видимому, темперамент, присущий его национальности, находился под надёжным замком сильной воли.
Они с первого взгляда понравились друг другу. Знакомство их, в отличие от большинства случайных санаторных встреч, оказалось прочным и принесло много радости обоим. Правда, сначала Грачику показалось странным, что человек, все склонности которого с юных лет тянули его в Академию художеств, очутился на юридическом факультете и вместо искусства нашёл по началу удовлетворение в судебной работе. Но со временем, узнав Кручинина ближе, Грачик понял, что у Нила Платоновича были основания увлечься в дальнейшем деятельностью оперативно-розыскного работника и криминалиста. Много вечеров провели друзья за беседами о роли и назначении советского следственно-розыскного работника. Грачик приобщился к высокому пониманию долга борца с преступлением, к широкой перспективе работы по оздоровлению общества и охране его от посягательств изнутри и извне. Даже великое искусство музыки представилось ему частностью на фоне чего-то неизмеримо более огромного и действенного, притом насущно необходимого в деле построения нового общества. Этим огромным было искание истины в понимании, придаваемом данному термину Кручининым. Тот утверждал, что отыскание правонарушителя и его поимка — только внешняя сторона профессии. Суть, по его мнению, заключается в том, чтобы вскрыть все: причины и обстоятельства преступления, показать его источники, проследить весь ход психологии правонарушителя и найти действенную меру к предотвращению подобного преступления в будущем. Операция по удалению язвы данного преступления — не самоцель. Эта операция только путь к созданию условий, в которых организм общества может развиваться без помех.
Кручинин долго работал в суде, тщательно изучал положение личности в уголовном процессе, все положительные и отрицательные свойства существующей пенитенциарной системы[4]. Было бы трудно тут, в краткой биографической справке, показать весь ход формирования этого человека. Приходится снова отослать читателя к отчётам о более раннем периоде деятельности Кручинина. Важнее сказать, что глубокая вера Кручинина в полезность своего дела, способность увлечь собеседника общественно-политической перспективой профессии привели к уходу Грачика с пути, на который он стал по окончании университета, — с пути музыкального критика — и заставили увлечься ещё новой для него, но полной глубокого общественного смысла и романтики борьбы работой Кручинина. Прошли годы. Грачик уже не мог себе и представить, что когда-то стоял на ином пути. Быть может, конечно, не встреть Грачик Кручинина, из него и вышел бы приличный литератор. Любительство в области музыки обеспечило бы его оригинальными темами для деятельности, не лишённой интереса и полезности. Но трудно себе представить, чтобы душевное удовлетворение Грачика могло быть столь же полным где бы то ни было, кроме дороги, показанной ему Кручининым. В качестве старшего друга и учителя Кручинин вёл Грачика по новому пути до тех пор, пока не понял, что тот достаточно твёрдо стоит на ногах. Тогда Кручинин стал отходить от практической деятельности, предоставив молодому человеку всю возможную меру самостоятельности, и скромно сошёл на роль его советника. Такому отходу способствовало и серьёзное ранение, полученное Кручининым при выполнении одной операции. Врачи заставили его выйти в отставку.
Чтобы закончить знакомство читателя с двумя друзьями, остаётся напомнить: настоящая фамилия Сурена Тиграновича — Грачьян, «Грачик» или «Грач» стало его прозвищем с детских лет при обстоятельствах, о которых повторяться нет надобности.
5. Дело Эджина Круминьша
Прокурор Латвийской ССР Ян Валдемарович Крауш глянул на листок письма, прибывшего с авиапочтой, да ещё с надписью «спешное». В заголовке письма было чётко обозначено «частное», а внизу стояло: «Жму твою руку Нил Кручинин».
Увидев подпись, Крауш с интересом прочёл письмо. В начале шли упрёки в короткой памяти и дурной дружбе, несколько воспоминаний о далёких временах гражданской войны, два-три имени «ушедших», несколько имён «взошедших». Лишь в самом конце — то, из-за чего и было написано письмо:
«На твоём горизонте появится малый по имени Сурен Тигранович Грачьян. Ты должен помнить его отца, но на всякий случай напоминаю: восемнадцатый год, Волга, „Интернациональный“ полк, где командир некий Крауш. (Этот Крауш, вероятно, не забыл председателя ревтрибунала Нила Кручинина, едва не расстрелявшего оного Крауша за преждевременный вывод полка в атаку. Помнится, упомянутого Крауша спасло только то, что беляки бежали.) Ну, а затем я помню такую сцену: конфуз Крауша, когда он не мог найти командира для роты китайцев и с места встал высокий худой армянин.
— Простите, я, конечно, командовать ротой не могу, я не военный человек, но помочь командиру могу — я китаист.
— Китаист?.. Что значит «китаист». Китаец так это — китаец. А не китаец так не китаец… Китаист?!
Эту тираду произнёс тогда Крауш. А я как сейчас вижу этого армянина, вижу, как он краснеет до ушей и смущённо объясняет:
— Извините, но я Грачьян, приват-доцент… Учебник китайской грамматики для студентов Лазаревского института.
— Лазаревский институт?.. — пожал плечами Крауш. — Не знаю!..
Тогда этот молодой командир латышских стрелков — товарищ Крауш, — наверно, даже думал, будто это хорошо: не знать, что такое какой-то там «Лазаревский» институт (интересно, что он, латышский стрелок, думает сейчас?).
— Извините, я не хотел вас обидеть, — сказал тогда «китаист» Грачьян, — я могу быть простым переводчиком.
— Сразу бы и сказал! — рассердился Крауш. — Так переведите нам: кого хотят бойцы китайской роты себе в командиры?
И помнишь, как Грачьян, запинаясь от смущения, перевёл:
— Они хотят?.. — Он несколько раз переспросил китайцев, прежде чем решился выговорить: — Кажется, они действительно хотят… меня.
Так вот, жизнь снова свела меня с сыном погибшего в гражданской войне приват-доцента, кавалера ордена Красного Знамени Тиграна Грачьяна. Хотя Сурен мне и не сын в биологическом смысле этого слова, но я считаю его своим вторым «я» и физическим продолжением этого «я» на будущие времена — те лучшие времена, которых нам с тобой не увидеть. Хотя именно мы-то, пожалуй, и вложили в них всё, что имели. Одним словом, если Грачьян — он же Грач, он же Грачик — появится у тебя с делом о самоубийстве Ванды Твардовской, из-за которого полетел в туманную Прибалтику, возьми его под личный строжайший контроль и руководство. Я помню кое-кого из твоих работников — опытные, верные люди. Они многое смогут дать моему Грачу. Хочу, чтобы из него вышел настоящий человек нашей профессии.
Отмою свои старые кости и снова за работу! (Кстати: предложили интереснейшую работу. На этот раз в прокуратуре Союза.) А пока вручаю твоему опыту и бдительному оку молодую, но уже не лишённую
