Как «рыба», по-моему, идеально! Распахиваются все двери и врата к тому, чего желал Хафкемайер, что он именовал «миром».
Итак, в каких ситуациях мог оказаться Энслин, взявшись за эту роль?
Для начала пара безобидных фокусов с чтениями лиц в домах горожан и на ежегодных ярмарках – наряду с глотателями огня, безголовыми русалками и прочими аттракционами.
Затем – поездки в почтовых экипажах. Энслин, заспанный, зажатый в тесный угол кареты, не прекращает пристальных наблюдений! Он изумляет попутчиков точнейшими диагнозами и пророчествами. У людей создается впечатление, что он смотрит – и не просто смотрит! – в самую сокровенную глубь их существа. На самом же деле ночью, в трактире, он просто подслушивал чужие беседы сквозь засаленные стены, заглядывал людям через плечо, когда те сидели над письмами, и т. д. Вот так он завоевывает титул кудесника. Кроме того, он постоянно пишет портреты. Пособием ему служит увесистый фолиант – «Физиогномические фрагменты». Теперь-то каждый осознает, кто оказался с ним рядом, в карете…
Позднее – опасность, но вместе с тем и маленькое торжество: Энслин встречает давно забытую возлюбленную Лафатера. Она узнает, что Иоганн Каспар в городе, тут же бросает хозяйство и дом, спешит увидеть его и… Как же он изменился за эти годы! Трагический момент, но при этом, как ни крути, – безусловно комедия положений.
Далее.
Немецкий герцогский двор. Длинные зеленые аллеи, уходящие в пустоту. Слева и справа статуи. Павильон. Маленькие, поросшие камышом прудики. Пара птиц исчезает в небе.
Огонь камина в красном салоне. Там за чашкой чаю собралось изысканное общество. Люди подробно обсуждают модное учение, многие слышали правдивые рассказы об успешном применении физиогномики и полны энтузиазма: новая, окутанная завесой тайны наука, привлекательна, а поскольку здесь присутствует сам мастер, тем паче хочется узнать побольше.
– Высокочтимый господин Лафатер, ответьте же нам, отчего конец каждой главы первого тома ваших знаменитых «Фрагментов» украшен… конской мордой?
Я и сам уже рылся в анналах, пытаясь найти ответ на данный вопрос, однако безуспешно.
Энслин по-лошадиному вытягивает лицо. Все заливаются смехом.
Краткое примечание: придворная дама с шелковым веером. Утонченная игра в прятки. Если она раскрывает веер прямо перед своим лицом, в поле зрения остается лишь пара темных глаз, тем сильнее привлекающая к себе внимание. И тогда один лишь ее взгляд говорит обо всем.
– Физиономии животных, – вспоминает в конце концов кто-то из присутствующих цитату из «Фрагментов», – не подвержены видимым искажениям!
Некоторые с пониманием кивают.
– Равно как и очевидному преображению, – добавляет другой, также цитируя книгу.
Теперь уже кивают все.
Восседающий на жердочке амазонский попугай, пару раз нервно встрепенувшись, сокрушенно прячет голову под крыло.
Кто-то берет лорнет и начинает читать оглавление второго тома «Фрагментов», иронически подчеркивая весьма своеобразную последовательность:
Он медленно опускает книгу, поднимая взгляд:
– Имеет ли сия чрезвычайно оригинальная последовательность некий особый, еще не постигнутый нами смысл? Вы часто бываете подвержены случайным оплошностям вроде этой? Или же – не поймите меня превратно – в типографии просто спутали очередность глав?
– Не он ли в свое время, – любезно интересуется один из министров, – издал те крайне патриотические песни швейцарцев? «Тиран, бессильной злобой захлебнись! / Свободным кто рожден, умрет свободным…»
Энслин оказывается в затруднительном положении.
Однако ему удается-таки вернуть разговор в русло физиогномики. Разумеется, и эта тема для него не безопасна!
Когда всплывает весьма специфический вопрос – о решающей взаимосвязи мочек ушей с темпераментом! – скудность собственных познаний и впрямь едва не ввергает его в беду, но тут на Энслина внезапно снисходит озарение.
– Господа, боюсь, я столь долго занимался меланхолично висящими ушами и тому подобными материями, что теперь уже едва ли смогу дать внятный ответ на этот животрепещущий вопрос.
Неплохо! Воспринимается как шутка светского острослова. А посему остается без внимания тот факт, что в этой маленькой лжи сокрыта глубокая, всегда остающаяся в силе истина: чем серьезнее мы чем-либо заняты, тем более затрудняемся рассказать об этом исчерпывающе, от «А» до «Я». Слишком много возникает разных «но», «хотя», «с другой стороны», принуждая в итоге к полному молчанию.
В репертуаре Энслина имеются даже такие нахально-бойкие высказывания, как «Не будь я господином Лафатером!» – ненарочитые, легкомысленные реплики, исподволь оставляющие ему пути к отступлению.
Став двойником, оказавшись на перепутье между ложью и истиной, Энслин в первую очередь осваивает искусство лжи.
Правило первое: «Я лгу».
Эта простая, откровенная фраза, которую Энслин произносит однажды вечером, глядя на свое полуслепое отражение, несет в себе тайный смысл. Но какой? Долго, очень долго размышляет он над этой фразой. Томясь в нерешительности, даже прибегает к помощи философской энциклопедии. И что же?
Под ключевым словом «Антимония лжецов» он вычитывает, что случай его вполне классический, известный со времен «Эпименида, уроженца острова Крит, VI век до рожд. Хр.». Право, утешительно знать, что и до тебя кому-то приходилось не легче. Выводы, разумеется, ошеломляют своей ясностью.
Вот он, тот заколдованный круг, в котором он вращается вместе со своим девизом: «Я лгу» является правдой лишь тогда, когда ты лжешь. Однако стоит начать говорить правду, именно эти твои слова превращаются в ложь.
Так что же он говорит, изрекая их? Правду?…
Ладно, это он пока оставляет.
Правило второе: практические навыки.
Хорошая ложь не должна быть наглой! Не должна быть до такой степени неуклюжей и беспомощной, чтобы могла обидеть твоего собеседника. Это было бы неприлично! Тогда собеседнику пришлось бы невольно стать твоим сообщником, если, конечно, сразу не закричать: «Довольно! Перестаньте! Или вы действительно считаете меня до такой степени глупцом?
Итак, заметим: даже у лжи есть свои моральные устои!
Заботься о «внутренней» правде!
В отличие от добродетельного прозябания, что довольствуется вымаливанием неких «истин», ложь требует гораздо большего присутствия духа. Соблюдая верность «внутренней» правде, ты вынужден неизменно приводить все, что ни скажешь, в соответствие с изначально созданными тобою предпосылками. Учись этому на элементарных примерах!
