Ожила рация.
— Говорит третий. Фоня, вы что там, ослепли на хер?! — спросила она. — Мимо вас прошли двое и полезли чегой-то в подвал.
Фоня на минуту задумался, затем, довольный своей сообразительностью, рассмеялся:
— Не бзди, третий. Там канализацию прорвало. Это сантехники, наверное, ремонтировать полезли. — И спросил у водителя: — А передача у нее какая, простая или автомат?
— …Автомат? Конечно, положил. Даже два — «скорпион» и чешский «мини-узи». — Аркадий обиженно посмотрел на Ваху Килоева, потом опасливо покосился на три раскорячившихся на снегу джипа, за тонированными стеклами которых угадывались человеческие силуэты.
Аркадий Лосев, коренной ясеневский москвич, познакомился с застенчивой темноглазой девушкой, учась на филфаке Московского государственного университета, и влюбился в нее с первого взгляда, да так крепко, что, когда она, дагестанка из старинного почтенного рода, привыкшая к горам и солнцу, наотрез отказалась жить в маленькой двухкомнатной квартире Аркадия вместе с его вечно брюзжащими родителями, он без колебаний рванул вместе с ней в Дагестан.
Нужно сказать, что поначалу в большой семье Ирис Загаевой чужака приняли довольно прохладно. Даже хотели сначала побить камнями, увидев, что к моменту их приезда живот девушки уже заметно округлился.
Ирис прижалась к нему всем телом и сказала, что умрёт вместе с ним. Она не плакала.
Тогда старейшины поговорили с ними, заглянули им в глаза и увидели там великую любовь, которая нечасто выпадает двоим на земле. И простили их.
Простили, но по-прежнему с некоторым презрением и недоумением смотрели на Аркадия, словно на некую вещь, выбросить которую вроде бы жалко, а что с ней делать непонятно.
Но любовь позволяет совершать настоящие чудеса, и убежденный атеист Аркадий принял ислам. На свадьбе, в мечети, он попросил муллу разрешить ему взять фамилию жены. Тот почесал в затылке и согласился.
С того дня мужчины стали первыми заговаривать с Аркадием Загаевым и угощать его сигаретами. И женщины больше не отворачивались при встрече с ним на улице.
Спустя некоторое время зачастил в их дом хорошо одетый, важный старик, чей «Мерседес» смотрелся на пыльной улице их поселка, как маслинка в стакане бормотухи.
Он часами болтал ни о чём, с привычной легкостью перескакивая в разговоре с немецкого на английский. Хорошо знавший эти языки, недоумевающий Аркадий почтительно отвечал, понимая, что неспроста всё это.
Через некоторое время неожиданно для себя парень оказался в тренировочном лагере, где целыми днями их заставляли бегать, прыгать, стрелять и делать ещё массу непонятных и бесполезных, с его точки зрения, вещей. А ещё через некоторое время Аркадий с удивлением понял, что получается все это у него довольно хорошо и что все это безобразие ему даже нравится. Он только сильно скучал по жене.
Неделя проходила за неделей, и, когда его тоска достигла предела, в лагере появился человек с глазами цвета грязного льда. Он назвался Али, доходчиво объяснил Аркадию, что жена его никуда не денется, и увёз его в Москву.
— Морока мне с тобой, — недовольно буркнул в трубку Званцев. — То вертолёты у тебя падают, то дома горят, как свечки. Бардак! — генерал посопел в трубку. — Короче, жди областную комиссию. Там и ФСБ, и МЧС, ну и наше начальство, само собой.
— Какой бардак, товарищ генерал? — холодея, проговорил Рулев. Он ощутил внутри, где-то внизу живота, противную мелкую дрожь. Непослушная телефонная трубка так и норовила выскользнуть из разом вспотевшей ладони. — Да что вы! Обычная рутина, мы сами бы все расследовали в лучшем виде. Под вашим мудрым руководством, а?! Может, как-нибудь переиграть все это?!
— Не получится, — устало вздохнул Званцев. — Я уж все свои связи использовал. Ты же знаешь, я во всём этом дерьме тоже по уши. Так что ты в больницу ляг, что ли. И больничный выпиши задним числом, мол, ничего не знаю, ничего не ведаю, болен был. — Генерал помолчал, а майор отчетливо представил себе, как Званцев, сутулясь в кресле, крепко трет ладонью большую, лысую, шишковатую голову. — Вчера договорился в областном госпитале с главврачом, отлежусь с месячишко. Да хер ли толку, — в голосе генерала звучала безнадежность. — Если выплывет история с «Красным, фонарем», меня и на пенсию выкинуть не успеют. Моя лярва живьем сожрет и генеральские похороны устроит, чтобы в эффектном трауре покрасоваться. Так что подтирай, зачищай, мойся душистым мылом, готовься, одним словом.
Дорогой японский «жучок», установленный в трубку майорского телефона одним из боевиков Али во время их наскока на городское отделение милиции, услужливо донес генеральские слова до ушей оператора, круглосуточно дежурившего в потайной комнате офиса фирмы «Аверс». Поколебавшись, оператор позвонил Магомедову. Магомедов позвонил Али.
После звонка генерала Виктор Михеевич долго сидел, глядя в одну точку, курил сигарету за сигаретой и думал, думал…
Рабочий день давно закончился, и в его кабинет неслышно заползли сумерки. Здание опустело.
Секретарша Вика, пошуршав для вида бумагами в приёмной, приоткрыла дверь и робко поинтересовалась, не нужна ли она ещё начальству. Увидев выражение лица Рулева и не получив ответа на свой вопрос, она так же тихо, прикрыв дверь, на цыпочках удалилась.
Просидев неподвижно еще некоторое время, майор включил настольную лампу, взял чистый лист бумаги из стопки на столе, в верхнем левом углу поставил жирную цифру «1», снова задумался и рядом с единицей приписал: «Кончить Крота», — а строчкой ниже — «Тамара и Надя».
Поскреб щетинистую щеку и принялся строчить дальше, быстро, не останавливаясь.
Отмычка скрипела, щелкала, но упрямо не желала открывать замок подвальной двери.
— Давай быстрее, чего копаешься, — прошипел Ваха, опасливо оглядываясь по сторонам. — А то, глядя на наши рожи, ещё решат, что мы террористы.
— Глядя на твою, точно решат, — усмехнувшись, Аркадий покосился на орлиный профиль приятеля. — А мое лицо, если и поразит кого, так только своим аристократизмом и чистотой линий.
Устав ковырять в замке, Аркадий злобно толкнул дверь, и она, жутко заскрипев, открылась.
— Добро пожаловать, дорогой друг Карлсон, — буркнул Ваха и, пригнувшись, нырнул в темноту подвала, но тут же пулей вылетел обратно, зажав ладонью рот и нос и выпучив глаза.
— Вонища, бля, на хер! — буркнул он, торопливо вдыхая полной грудью свежий морозный воздух.
— Пошли быстрее, — потянул его за собой Аркадий. — Это только сначала, потом привыкаешь.
— Ага. Привыкну, как же, — закивал головой Килоев и вдохнул поглубже.
Гром сидел в палатке, привалившись спиной к сваленным в кучу вещмешкам, и курил. За полотняными стенами моросил бесконечный дождь. Сигарета была мокрой, тянулась плохо и жутко воняла.
«Что они туда, суки, суют вместо табака?» — досадливо подумал Алексей и ожесточенно почесал правое плечо, на которое все падала и падала с протекавшего потолка назойливая капля.
Полог палатки распахнулся, и вошел лейтенант Киселёв. Был он одет в новенькую полевую форму, но только сверху. Снизу, до пояса, он был абсолютно голым.
На том месте, где должны были находиться его яйца и низ живота, расползлось кровавое месиво. Обеими руками, словно беременная женщина, поддерживающая живот, он бережно нес перед собой сизые вывалившиеся кишки. Они свисали, покачиваясь между пальцами его рук и напоминали скользкую, воняющую ливерную колбасу.
Киселёв постоял секунду, покачиваясь, широко открыл рот и ржавым, скрипящим голосом протяжно закричал:
— И-и-и-и-и!..
— Да брось ты, Кисель, — отмахнулся Гром. Это не ты кричишь. Это кто-то открыл подвальную
