самом краешке в ужасно неудобной позе.
— Лид, что происходит-то? — переживал Гешка. — Я что-то не так делаю? Ты скажи честно, киса моя, я сделаю, как ты хочешь, Лидушка, лапочка!
«Ну что ж, все-таки уже десять лет женаты, — думалось Лиде, — видимо, влечение прошло, секс для меня превращается в тяжелую обязанность, как для миллионов замужних баб, не считая таких, как Ирка. Ничего такого: тривиальное супружеское охлаждение. Жаль, что не взаимное…»
Ой, ведь так, да не так! Чувствовала Лида, что это трехголовая напасть без имени ворожит. Если б не «оно» — все шло бы по-прежнему.
А со стороны — отличная семейка, вполне обеспеченная (Лида может себе позволить не работать редактором технической литературы, тем более что и работы нет), дети славные: сын — отличник- первоклашка, дочка — домашняя цыпочка, кудряшка-малявка, певунья-красотка, очень на Лиду похожая. Квартира — прекрасная, родители — живы-здоровы, тьфу-тьфу, друзьями судьба не обидела. Чего тебе еще, живи и радуйся. Но вот сидит какая-то заноза, хоть тресни!
Так и гадать бы Лиде на кофейной гуще да выслушивать советы подруги Ирки про «заведи любовника, вот и успокоишься», если бы не гнойный аппендицит, который случился неожиданно. Впрочем, аппендицит — это всегда неожиданно…
Хорошо, что Гешка с Лидой знали, что в их округе при одной обычной больничке есть коммерческое отделение, где за недурные деньги им пообещали сделать операцию очень хорошо («У нас классные специалисты, не то что…»), обеспечить прекрасный послеоперационный уход в двухместной палате с телевизором, холодильником, душем и туалетом. Собственно, это и был самый принципиальный для Лиды момент — она абсолютно не выносила родныхсоветских восьми-двенадцатиместных палат с их грязью и вонью… Однажды, много лет назад, когда она навещала свою бабушку, сломавшую ногу, в день своего первого и последнего визита к ней в обычную районную больницу Лида выдержала в палате лишь пять минут. Потом она с трудом доплелась до туалета, где ее вырвало, буквально вывернуло наизнанку до самых кишок.
На этот раз туалет был отменный и весьма способствовал…
После этого Лида, слава богу, в больницы не попадала, за исключением родов. Но рожала она в первый раз в «очень» ведомственной и «высокопоставленной» клинике, куда ее впихнули по большому, хотя и далекому блату, а во второй раз — просто за деньги. Хоть так, лишь бы не на этих скотобойнях!
А посему и теперь, когда Лидку к ночи скрутило, скрючило до невозможности, а приехавшая «Скорая» взялась было везти ее, куда глаза глядят, Гешка вежливо послал «помощь» подальше и отвез Лиду на своих «Жигулях» туда, где правит коммерция. Благо ехать было всего семь минут.
Окружающая действительность в виде симпатичной палаты, а также в лице не спящей почему-то ночью немолодой улыбчивой женщины на соседней кровати очень постепенно, очень медленно приобретала устойчивые очертания после наркоза. Ощущения были препаршивыми, хотелось сдохнуть. И тошнило к тому же.
— Все будет в порядке, красавица! — ласково улыбалась соседка. — Тебя оперировал бог, Юрий Григорьевич. У него такие руки, столько он людей спас… — вдруг ее голос зазвучал с мелодичным эхом, и Лидино сознание опять нырнуло вслед за уходящим наркозом в теплую темноту и пустоту. Вынырнуло оно обратно в дурноту реальности на словах соседки:
— …Только к нему, если что! И ведь сорока еще нет! От бога все! Он сам — бог!
«Сколько же времени я ничего не слышала? Наверное, недолго. Не могла же она полчаса талдычить об этом божестве…» — вяло размышляла Лида. Она никак не могла вспомнить, как, собственно, выглядит этот Юрий Григорьевич, чей культ личности исповедовала милая женщина. Перед операцией ей было слишком больно и страшно, чтобы… Впрочем, кое-что припоминалось: тихий голос, нахмуренные темные брови… Да, невысокий, ростом он был ниже анестезиолога и еще какого-то доктора. Кажется, у него усы, только очень светлые, что странно при темных бровях. Вот, пожалуй, и все.
Он появился рано утром. Быстро подошел к кровати, взял ее руку, сосчитал пульс.
— Ну что, Лидия? Как ты? — тихим, уже знакомым голосом спросил Юрий Григорьевич, осматривая Лиду. И вдруг посмотрел ей прямо в глаза. Вот тут, от этого взгляда и одновременного прикосновения его прохладных рук, рук, которые спасли ее недавно, которые спасли много жизней и до нее, от всего этого (взгляд, руки, мысли об этих руках) Лидино сердце стало биться чаще. Ее охватило волнение, такое нелепое в этой ситуации, когда ты — лежачая, только прооперированная больная с жуткой, видимо, физиономией. Лида похолодела: «Я ведь сейчас на помойное ведро похожа! Какой стыд!»
— Все отлично! — говорил Юрий Григорьевич. — У тебя все хорошо, никаких проблем. Так что не залеживайся. Скоро осторожно будешь расхаживаться.
Тут Лида почувствовала, что Юрий Григорьевич тихонько поглаживает ее черные кудри, рассыпавшиеся по подушке:
— Я еще зайду.
После его ухода Лида долго не шевелилась, боясь спугнуть ощущение его пальцев на руке и на волосах. Соседка хрустела яблоком и читала книгу. Вдруг Лида резко села на кровати, тут же, громко охнув, схватилась за живот.
— Ты что — очумела? — заорала на нее соседка и, поперхнувшись яблоком, закашлялась: — Как… кха-кха… так можно… кха-кха… не соображать… кха-кха… ой, сейчас помру… Кха!
Пока она боролась с застрявшим в горле куском, Лидина боль поутихла. Соседка вытирала салфеткой раскрасневшееся лицо, когда Лида спросила:
— У вас есть зеркальце?
— Вот это настоящая женщина! Только из-под ножа — и сразу к зеркалу! Класс! — соседка улыбалась и говорила сиплым голосом. Она полезла в сумочку, стоявшую на тумбочке и, вытащив свою косметичку, кинула ее Лиде: — Там есть все! Можешь воспользоваться. Но мужу скажи, чтоб тебе принес. Как-никак, неделю лежать.
В зеркале Лида увидела свое бледное-пребледное лицо, на котором ярким пятном горели искусанные губы — в общем, вполне даже ничего. Только глазки надо подкрасить, благо в косметичке нашелся черный карандашик. Крупным гребнем Лида расчесала свои черные кудри под аккомпанемент соседкиного: «Ах, вот это грива! Как же везет некоторым! От природы такое богатство!» Словом, все было очень неплохо, если не считать тусклого взгляда. Лида знала, что ее небольшие серые глаза имеют одно очень ценное качество — блестящую чертовщинку, о которой ей не раз говорили: мол, и глаза-то вроде ничего особенного, а вот есть в них эдакая чертовщинка, что прямо ух! Однажды одна дура даже спросила Лиду, чего это она закапывает себе в глаза, что у нее такой взгляд получается.
Сейчас чертовщинки не было. Видимо, это был пламенный привет от наркоза, спугнувшего ее: глазки такие невыразительные, снулые. Но тут уж ничего не попишешь, просто нужно подождать…
Сколько времени прошло? Неужели она так долго пялилась в зеркало? Вот Юрий Григорьевич опять вошел в палату и с улыбкой посмотрел на Лиду, держащую в руках косметичку.
— Ах, Юрий Григорьевич! — хрипло закокетничала соседка. — Вы к нам что-то зачастили! Как это приятно!
Значит, прошло совсем немного времени. Лида почувствовала, что неприлично краснеет под его взглядом, прямо пунцовеет, как идиотка последняя, как девочка-подросток. Прямо ужас какой-то!
А в последующие дни все было так, как не должно быть. По крайней мере, с ней, с Лидой. Что она знала про себя в свои тридцать три года? Во-первых, что она не выносит всякую пошлость, а тем более пошлость в отношениях мужчины и женщины — короткие связи ради удовольствия, то есть секс ради секса. Нет, она сроду не была ханжой и вполне признавала такое понятие, как «любовник», ведь корень этого слова — «любовь». Значит, должно быть хоть какое-нибудь чувство, пусть капельку! Ей доводилось пару раз бывать в одиночестве в загородных пансионатах, когда семья отпускала ее отдохнуть. Там к ней сразу подваливали одинокие мужские особи (иначе она их не могла назвать) в поисках быстрой и легкой добычи. Они даже не скрывали этого (скоты?). Один раз среди них был такой экземпляр — рост два метра, мускулатура, как у Терминатора, а лицо, как у Алена Делона. Ну, почти как у Делона… Устоять было трудно, прямо скажем. Но от самой мысли, что все это будет «просто так», для «кайфа и витаминчиков», как выражалась опять-таки Ирка, тошнило. Лида отшивала всех.
Потому и не сходила «налево» ни разу за всю свою супружескую жизнь. Ведь «хоть какое-нибудь
