одной против их всех. Кажется, я даже поверила им. И чудом выжила… Потому что отчаяние того, израненного ребенка все равно никуда не девается. Оно прорвалось у меня в 35 лет в жесточайшем нервном срыве, который привел меня к врачу. А дальше началось осознание.
Женя:
Катерина, решилась написать. Задело все: и ваш текст, и комменты. А прочла я вашу повесть, потому что два выходных дня все бытовые разговоры с мужем непременно сводились к цитатам из вашей книги, которую он запоем прочитал и не мог вывести из головы (это я к тому, что мужская аудитория не меньше заинтересована…). В вашем адресе есть цифра 65 – угадала, это год вашего рождения? Тогда мы ровесницы. И история во многом сходна: мама – физик-теоретик в очках и строгой одежде («масса солнца три октиллиона тонн…»), первый ее брак чудовищно неудачный, второй – награда за предыдущую боль; когда меня принимали в школу, директорша удивилась необычной скорости чтения и счета у ребенка, но также спросила: почему так небрежно одета девочка – некогда? «Да, некогда», – с вызовом и с расчетом на сочувствие ответила мама.
Чудовищно с ней ругалась последние годы ее жизни. Пыталась уйти, даже уехать за границу – от всех, и от мужа тоже – и не смогла их больных оставить (маму и бабушку 90 лет)…
Тоже вела дневники, «выписывалась», тоже ходила к психологам и в группу сопровождения, чего только не пробовала – йога, семинары по снам… Тоже вегетососудистая дистония по гипотоническому типу… Тоже суицидальные мысли. Какое-то время получалось и нравилось работать в офисе, с людьми. А вот сейчас выйти из дома трудно, хотя иногда решаюсь – питаться-то надо. Но уже больше года не работаю. А депрессия, как говорят сейчас психологи, – это тайный уход в себя для рождения нового, восстановления целостности… Надеюсь…
Сейчас мама уже не прочитает ни строчки, разве что придет во сне.
Единственное, что, как мне думается, можно сделать, – это оставаться на светлой стороне и любой ценой противостоять безумию, что женщинам намного труднее, чем мужчинам, потому что «долгая память» женщин труднее выводит негатив, чем мужская.
Получилось у меня не совсем так, как произнеслось внутри, – я не писатель, а высказывать свои мысли на бумаге – умение, не всякому данное, и огромный труд.
Я очень благодарна вам за вашу работу. Особенно за то, что вашу книгу могут прочитать мужчины. Им нужно понимать женщин.
Автор:
Спасибо вам за письмо. Я чувствую в нем много боли…
Может, конечно, депрессия – это и способ рождения нового, но лечить ее все-таки надо, просто необходимо. Поверьте «потерпевшему». А значит, надо найти хорошего врача, но только такого, чтоб его порекомендовали супернадежные люди. Если эту заразу не лечить, она еще не то может устроить! Вы себе не представляете, как чудовищно разнообразны и жестоки могут быть ее проявления. Страшно вспомнить… Пожалуйста, обратитесь к врачу, не к психологу, а именно к врачу!
Если бы наши мамы представляли, сколько боли они посеяли, сколько, уходя, болезней оставляют в наследство, может, они ужаснулись бы? Не знаю.
То, что мою книгу прочитал ваш муж, мне очень приятно! Да, мужским вниманием, как мне показалось, моя работа не так уж избалована, и мой муж все время твердит, что книга – для женщин. Я с ним спорю, и ваше письмо явилось весьма веским аргументом. С моим возрастом вы угадали: да, мы с вами ровесницы. Поэтому все реалии жизни для нас с вами совершенно совпадают. Вы очень хорошо понимаете, о чем я написала.
Алена:
Это фантастика! Я под впечатлением, я будто все это написала сама! Слово в слово… Ощущение к ощущению… Мысль к мысли… Ну, может, заснула и написала в полусне… Прочитала на одном дыхании. Все! Все – пневмония, кстати, «благополучно» перешедшая в экссудативный плеврит, обувь – мужские ботинки, над которыми потешалась вся школа, и приходилось ходить закоулками, чтобы никого не встретить из знакомых, и так, чтобы ветер дул в спину и прикрывал брюками ботинки, трико с заплатками, из-за чего я всегда рассчитывала, до какой высоты можно писать на доске. Отличница круглая, музыкальная школа вопреки горячему желанию рисовать, поздние возвращения оттуда, когда радуешься, что не зажали в очередной раз… Вид ее оскорбленного достоинства и кроткого недоумения: «Как ты можешь думать, что сейчас зима? Нет, сейчас лето, ты ошиблась…» Постоянные ее поиски «кусочка счастья»… Оглядываясь назад, я понимаю, что кусок-то она отхватила пребольшой и за мой счет.
А у меня постоянная вина и ответственность за все, даже за то, что в трамвае разрезали пальто: «Спасибо тебе, дочка, за подарок на день рождения». Это восторженное: «Какой хороший канал “Культура”!», а мы с сыном не знаем, где будем ночевать эту ночь. Как можно сказать подростку: «Все говорят, что ты такая некрасивая, но что-то в тебе есть»? Кстати, только годам к сорока я поняла, что мне грех было жаловаться на внешность… За что все это?! Что я делала не так?
В итоге мой побег за границу. Благодарность супругу, что научил самоуважению. Знаете, она говорит про себя – «сама имярек»: «У кого лечился?» – «У самой имярек…» Много чего можно рассказать, но лучше, чем вы, уже не напишешь. Так вот, Катерина, это можно назвать одним словом – нелюбовь. И давайте искренне порадуемся за тех, кто хамит вам, кто пишет, что это преувеличение и давно пора простить и переболеть. Им повезло с родителями, но им не дано понять таких, как мы.
Автор:
Алена, я даже не подозревала, скажу вам честно, что табуированность этой темы, ее стыдливое замалчивание привело к такому количеству человеческих драм и трагедий. Нет, я, конечно, не думала, что у меня уникальный случай, но чтобы он был распространен до такой степени…
Вы же понимаете, что на ваш вопрос «за что?» есть один ответ: «ни за что». Вы пишете: «нелюбовь». Вот именно, она!
Что ж, наверное, для нас с вами пришло самое время начинать заново жить, поняв причину того, что нам не давало этого делать раньше, и назло всему быть счастливыми. Чего я вам от всего сердца желаю!
Анника:
Прочла. Под впечатлением. Жизненно важно было, что еще один раненый ребенок обнародовал свои воспоминания. Это смело! И очень хочется надеяться, что не напрасно не только для автора, но и для тех, кто прочтет и задумается.
Некоторые фрагменты вызывали столь сильную реакцию, что требовалась передышка, просто замирала от боли узнавания.
Уже в комментах вижу, как реагирует часть общества, как моралисты жалят, бьют за откровенность. В который раз наблюдаю принцип: быть плохими родителями – это ничего, можно, терпимо, нормально, а рассказать о том, как калечили тебя родители – вот самый страшный грех, это очень плохо и категорически наказуемо!
Держитесь!
Казанцева Марина:
Как их много, этих девочек с изломанным детством. Уже взрослые, они никак не могут забыть свой домашний концлагерь. Они идут и идут, и за каждой тянутся жуткие призраки их прошлого – ничто не ушло, никуда не девалось, оно так и живет в одном с нами пространстве. Вся эта нечеловеческая нелюбовь, она по-прежнему висит на их плечах и тянет, топит, давит. Это она приходит сюда, чтобы еще раз ударить пожизненно избитых по больному месту – бесцельно, бессмысленно, просто от злобы, которую некуда девать и которой снова нужны жертвы.
Ведь это только малая часть, только те немногие, что прочитали и решились хоть под ником выговориться. Сейчас они подобрали слова и определения тому, что с ними было. Осудили и отбросили воспитательные инструменты своих родителей, обрели свой путь в своей семейной жизни. Худо-бедно, они находят сознательные способы преодоления вложенных в них дефектов, чтобы те не ударили по их детям.
Но представляю, как много тех, кто не сумел выйти из «окружения» в этой необъявленной войне. И вот сейчас по всей стране во множестве творятся трагедии, мирное увеченье, ГУЛАГ за закрытыми дверями.
