Может, ты ответишь мне хотя бы на один-единственный вопросик: на кой черт вы с мамой рожали меня? Вам было достаточно Режабека-младшего. На двоих детей у вас любви категорически не хватало. А уж по твоей реакции на Сашкино поведение в моем детстве я заподозрила, что вы с удовольствием принесли бы меня ему в жертву. В каком-то смысле так и произошло. И продолжало бы происходить, если бы я не вырвалась из вашей власти.
И наконец, главный вопрос моей жизни: в чем я перед вами провинилась, что вы развернули такую войну против меня и моего мужа? Что конкретно тебе и маме я сделала не так, когда ушла от нелюбимого мужа к любимому человеку? Какая муха вас укусила? Зачем вы устроили весь этот «ядерный взрыв»? Я мечтаю получить ответ, хотя у меня есть своя версия всего того, что произошло. Но интересно знать твою.
И вот, наконец, проявился тот самый «неравнодушный» папа, которым он и был всегда.
А у меня к тебе один вопрос: тебе уже есть 18 лет? Решай свои отношения с Шуриками, Женями и другими сама, не вмешивая в них ни меня, ни маму. По крайней мере, мы, очень плохие люди, такие проблемы решали сами и в кругу двух-трех человек, не более. А ты ни в чем перед нами не провинилась, кроме того, что, будучи не девочкой, а давно половозрелой дамой, втащила нас в некое разбирательство, в котором все выводы тобой уже сделаны – и относительно мамы, и относительно отца. Что же ты еще хочешь от меня?
Как вы понимаете, на этом переписка закончилась. Итак, отец призвал меня «не вмешивать» его в мои дела. Несколько лет подряд я только что в ногах не валялась у родителей, умоляя не вмешиваться в мои отношения с бывшим мужем! Я криком кричала, чтобы они перестали лезть со своими советами, требованиями, мнениями… Предупреждала их, что добром это не кончится. Но мать была неуемна: она с упорством, достойным лучшего применения, лезла и лезла в наши жизни, рушила отношения между людьми, интриговала и подзуживала, сплетничала и оскорбляла. И остановиться не могла до самого конца. Что я от тебя хочу? – спросил ты у меня, папа. Чтобы ты, наконец, прекратил Большую Ложь, начатую твоей женой и ставшую кошмаром, в котором мы все оказались. Кто тебя или маму во что втягивал? Зачем ты опять лжешь «на голубом глазу»?
Я давно уже ушла из вашей жизни, а появление моей книги – это избавление от прошлого и способ справиться с болезнью, а также ответ на публичную клевету. Но вы опять сами объявились, вместо того чтобы по-умному хотя бы не выступать публично. Не хотите худого мира? Получайте добрую ссору.
Тебя и твоих «соратников» оскорбило содержание моей книги? Вы решили вступить со мной в бой «за честь Щербаковой и за свою честь»? Вы ввязались в безнадежную кампанию. Ваши следующие шаги только обнажили всю вашу глупость и безнравственность. Вами руководила лихорадка: скорее ответить, врезать этой суке так, чтобы она сдохла, наконец. А врезали себе… Потому что ни аргументов, ни фактов, ни здравых рассуждений, ни логики, ни единого опровержения моих обвинений у вас не нашлось, да и не могло найтись. Только пафосная глупость, скорбная и лицемерная мина ханжей.
Ну, смолчали бы, за умных сошли хотя бы. Возможно, даже заставили бы многих призадуматься: отчего эти люди не отвечают? Наверное, жалеют нездоровую Катерину… В любом случае это выглядело бы почти достойно и оставляло бы в конце истории знак вопроса. Нет, вы в своем желании мести потребовали «продолжения банкета». Что ж, вы его получили и дали мне возможность сказать многое из того, о чем я прежде не договаривала.
В первой книге я не акцентировала внимание на теме отцовского равнодушия ко мне, потому что в памяти все еще жил папочка маленькой девочки, который любил меня, пока я не подросла. Я писала, что у отца есть какой-то странный дефект: он не может по-отцовски любить подросшую девочку, которая начинает становиться девушкой. Такая дочь его безумно раздражает, причем настолько, что он даже не может этого скрывать. Я испытала это на себе. С тех пор как мне исполнилось лет 11, что бы я ни делала, что бы ни говорила, папа всегда морщился, а часто срывался на крик:
– Помолчи! Не тарахти! Дура!
Я всякий раз дергалась и старалась поменьше высказываться при нем. Он выражал настолько сильное раздражение, как будто столкнулся с мерзкой нечистью… На меня это действовало сильнее, чем проявление ненависти. Я не понимала, за что, почему, что во мне не так. Тогда же я перестала рассчитывать на помощь отца в каких-то сложных для меня ситуациях. Помню, как накануне контрольной по математике, когда болезненные страхи буквально выворачивали меня наизнанку и небо виделось с овчинку, я пришла в комнату, где папа читал газету.
– Папочка, я так боюсь, – пролепетала 12-летняя девчонка, рассчитывая, что папа успокоит, скажет какие-то правильные слова, и мне станет легче.
Папа тяжело вздохнул, медленно поднял на меня абсолютно равнодушный, какой-то рыбий взгляд и голосом, полным тоски и усталого раздражения, произнес:
– Ну и бойся! – после чего опять уткнулся в газету.
Этот рыбий взгляд я потом ловила на себе очень часто. Особенно когда что-то в моей жизни было не так и мне требовалась поддержка. А ведь у отца могут быть и другие глаза. Но их взгляд всегда был направлен не на меня, а на кого-то другого…
«Папа, давай поговорим», «дочка, давай поговорим» – эти фразы не из моей жизни, они не произносились никогда. Кто-то занудно твердит, что так было у всех, или у большинства, или у многих. Мне- то что до этого, тем более что это неправда! Видела я других отцов, завидовала их детям. Я была таким ребенком, которому, как воздух, нужны были разговоры с самыми близкими людьми, теплая рука на плече, когда мне тревожно, ласковые слова, когда мне плохо, понимание моих проблем и моей боли… Но в моей детской жизни ничего этого не было никогда. И меня, девочку, это сломало.
Да, вот такая я уродилась, что ж теперь поделать, не повезло моим родителям. Им бы что-нибудь вроде Брунгильды родить – всем было бы хорошо! А родился ребенок, требовавший внимания. Да еще и любви… сволочь! Правда, сама сволочь очень любила маму и папу, но кому была нужна ее любовь? Какой от этой любви прок? Какая радость? Радость – это когда к тебе «припадают» чужие люди, когда чужие смотрят на тебя с обожанием, когда чужие липнут к твоим ногам, точно дворовые собачонки и лижут тебе руки… А родная дочь обожает – хм, попробовала бы по-другому!
Отец был очень приятен окружающим. Он, к примеру, всегда заботливо опекал молодых журналистов: помогал в творчестве, устраивал на работу, вникал во все жизненные трудности и проблемы, и все они у него были «замечательные ребята». Иногда (но отнюдь не всегда) подопечные платили ему той же монетой и искренне восхищались: какой чуткий, добрый, внимательный и неравнодушный человек! Таких поискать! А я недоумевала: неужели это все о моем папе? Каким же он бывает с чужими людьми? Как бы мне хотелось хоть краешком глаза увидеть!
И вот наступило время, когда я увидела это. Мой старший брат женился и привел в дом молодую жену. И тут я увидела метаморфозу, произошедшую с моим отцом. В нем проснулись и трогательное отношение, и забота, и искреннее беспокойство, и интерес к мельчайшим проблемам, а главное, я обнаружила у отца «другие глаза». Все это было обращено к юной красавице – жене его пасынка. Я поняла, каким может быть мой папа. И от этого мне стало еще хуже…
Некоторым «критикам» не понравилось, что я описала неэстетичное, бескультурное поведение моей семьи в быту, дома. Мол, ах, нашла к чему придираться, тоже мне! Согласна с ними в одном – картинки получились действительно малоприятными. И я бы не стала выносить их на всеобщее обозрение, если бы не одно обстоятельство, которое мои критиканы решили «не замечать». Я нарисовала все эти неприятные картинки только потому, что мое пристрастие к чистоте и гигиене вызывало резкую неприязнь у домочадцев.
Как на меня окрысились, например, за то, что я описала нечистоплотное поведение брата и его жены на даче! «О-о-о! Подумаешь, она не подмывалась! – верещали поборники „морали“. – Нашла, к чему прицепиться! Подумаешь, грех!» Ну, конечно, мне и не было бы до этого никакого дела – не мне же нужно было ложиться с ними в постель! И я бы и слова по этому поводу никогда не сказала, если бы эти люди не издевались надо мной за «смешную» чистоплотность. Впрочем, обо всем этом я подробно написала в книге «Мама, не читай!».
Еще одна причина, по которой эта тема нашла место в книге, воинствующее убеждение наших доморощенных интеллигентов в безусловном примате духовного над материальным, к которому они отнесли
