А что у нас сегодня за алтарь? Это — новая страна Россия, где надо жить и которую необходимо обустроить. Наделали ошибок, значит надо исправлять, а не дезертировать. Боишься? Значит трус, предатель.
И мамины губы сурово сжимаются в тонкую ниточку, нет, в волосок. Рита, вздохнув и мысленно еще раз пожалев мать, тащится в Черемушки, к одинокой тете Симе, в сущности, абсолютно русской, испуганной жизнью бабе, чаевничать с ней, утешать, спорить и задавать самый больной вопрос последних лет и не только в этом доме:
— Ну куда, ну зачем ты уезжаешь?
На этот раз, прежде чем пойти к Симе, Рита заглянула в ее «придворный» супермаркет. Ну и ни фига себе! Это даже не Израиль, наверное, это — сама Америка! Если, конечно, не смотреть на цены. Хотя кое- что можно нарыть: к примеру, обалденные йогурты по вполне обычным наглым ценам.
Здесь-то, около йогуртов, Рита и увидела Юльку, которая, задрав коротко стриженную голову, разглядывала молочное богатство.
«Маленькая собачонка до старости щенок», — отметила про себя Рита, зная, что они с Юлькой год в год ровесницы, то есть им обеим уже по тридцать два, а издали Юльке никак не больше четырнадцати: маленькая, худющая, модные джинсы на всех нужных женских местах болтаются. «Худоба — это красиво?» — в очередной раз засомневалась Рита. С ее сорок восьмым размером давно уже ничего невозможно было сделать. Сначала это была трагедия, потом — глухое отчаяние, после она смирилась. Но, увидев Юльку, очень обрадовалась своим крутым бедрам и возлюбила их, как родных.
— Юлия! — торжественно пропела она в ухо джинсовой малышке.
Та вздрогнула от неожиданности и повернулась к Рите. Ага, вот он, возраст, и вылез весь наружу! Мелкие морщинки вокруг глаз, уже заметные продольные на лбу…
— Ритка! — Юлька вся расцвела, обнажив в улыбке дырочку от недостающего зуба, ту дырочку, которую видно исключительно при очень большой радости. На Юльке модная джинсовая курточка — мечта поэта: вся в заклепках, застежках и «липучках», на руке — часы — самый писк — тяжелые, большие. Очков нет, а ведь уже в десятом совсем их не снимала, наверное, линзы надела.
— А ты — в порядке! — весело сказала Рита.
— Брось, Катаева, я ж в зеркало иногда смотрю. Вот ты у нас расцвела!
— Я уже сто лет не Катаева, а Гаврилова. А цвести в нашем возрасте — самое то.
— Кому то, а кому и не то… — Юля перестала улыбаться, и мордашка ее сделалась озабоченной. Опять проявились все морщинки.
— Эй, не хмурься, состаришься. Что не так? Ты уже не Лавочкина, что ли?
— Лавочкина я, Лавочкина, не нервничай, — досадливо замахала рукой Юля. — Лучше объясни, что ты тут делаешь?
— Оригинально! Йогурты вот покупаю. А ты?
— Я живу вон там, — Юлька махнула рукой куда-то вправо, — в соседнем доме. Разве ты…
— Нет-нет, я тут тетушку навещаю. Тетушка моя лыжи навострила, на чемоданах сидит. Вот я и провожаю ее уже месяца три.
— Пойдем ко мне! Кофе выпьем, поболтаем! — Юлька вдруг оживилась, глаза заблестели, щеки порозовели, она схватила Риту за руку и встряхивает, встряхивает…
— Ой, ненормальная, отцепись, руку оторвешь! Зайду, конечно, но не сегодня. Не могу я сегодня, мне еще к тетке, потом в нормальный советский магазин, и — домой, дитя ждет. У тебя есть дети?
— Есть. Дочь Ася. Шесть лет.
— Здорово. И у меня. Сын Ваня. Представляешь, шесть лет. Будет о чем поболтать! Я к тетке теперь в четверг приеду. Хочешь, я к ней специально пораньше, а потом к тебе зайду?
— Давай!
— Напиши где-нибудь телефон и адрес.
— Это правда? Ты точно зайдешь? Мне тебя ждать? — Юлька была так радостно взбудоражена, будто встретила самого родного человека, с которым была в долгой разлуке. Странная такая!
— Ты, Юлька какая-то… необычная. Сказала же — зайду. Телефон давай, Лавочкина! И отцепись же, наконец, от моего рукава!
Юлька бежала домой. Все ее нервочки подрагивали, а где-то в районе солнечного сплетения давило и щекотало. «Какая я дура! Чуть все не испортила! Эмоции все, эмоции…» У Юльки появилась цель, по крайней мере — до ближайшего четверга включительно: показать хотя бы этой Маргарите, в каком она полном порядке, как все у нее хорошо…
Первый год жизни с Ромой в доме ее мамы и Володи был, можно сказать, сказочный. Они погрузились друг в друга полностью, абсолютно, до последнего сосуда, до каждого нервного корешка. Они одновременно просыпались друг у друга в объятиях, они синхронно засыпали после любви, не отодвигая тело от тела ни на миллиметр. Ходили везде и всегда, взявшись за руки, в одно и то же время им хотелось есть. Словом, так не бывает!
— Так просто не бывает! — восклицала мама, глядя на них. — Это дар вам дан какой-то! Счастливые!
Дар… Счастливые… Юлька нервно ковыряла ключом в замочной скважине. Сейчас откроется дверь, и она тут же увидит себя в зеркале, висящем прямо напротив. Надо зажмуриться, не видеть, не смотреть. Какого черта именно здесь повесили это дрянное зеркало? Да-а, ведь это она сама так решила тогда, давно, когда они с Ромкой, мамой и Володей пришли смотреть однокомнатные кооперативные хоромы… «Представляешь, Ром, гости входят и тут же видят себя в зеркало, и свое «здравствуйте» тоже говорят как бы сами себе! Здорово?» Гости… Ха-ха…
По закону они могли купить и двухкомнатный кооператив, но у мамы с Володей денег на такую роскошь тогда не наскреблось. А Ромкина мать…
— Ты еще смеешь ко мне приходить с такими просьбами? — орала Вера Георгиевна на понуро сидевшего в кухне его бывшего дома Ромку. — Ты! За последние три месяца ты лишь раз забежал ко мне, чахлые мимозы принес к женскому дню! Сыночек, радость мамина! А теперь: денег ему давай, половину кооперативного взноса, видите ли!
— Да нет, не так! Я только спросил, — мямлил Роман, чувствуя, как опять начинали ныть все его сросшиеся косточки. Это у него на мать, на бабушку реакция такая… Как это тяжело, знает только Юленька.
— Он только спросил! Пусть мать твоей женушки продаст свои бриллианты. Небось не обеднеет! А я — вдова, с больной матерью на руках, помощи — ниоткуда, так я — деньги давай?
Из комнаты раздался жалобный бабушкин стон. Ромка в ужасе вздрогнул: этот стон он очень хорошо помнил и знал. Когда-то он ему верил…
— Ну и что, подумаешь, однокомнатная, — рассуждала Людмила Сергеевна, когда они вчетвером бродили по квартире. — Комната двадцать метров, кухня — десять, считай, еще одна комната. А когда ребенка родите, тут же встанете на очередь в кооперативе на расширение. И сразу на трехкомнатную. К тому времени разбогатеете. Да и мы поможем.
Через несколько лет, когда подошла их очередь на расширение (Аське был годик), и надо было платить деньги, у Ромки и Юли не было ничего… А Володя взбрыкнул:
— Я что-то не понял — вы, ребята, сами-то собираетесь хоть что-нибудь для себя сделать или нет? Нет, ну серьезно: время сейчас какое? Было бы желание заработать, а деньги сами прибегут. Детки, лет-то вам сколько?
— Вы правы, дядя Володя, вы абсолютно правы, — твердо ответил потемневший лицом Роман. — Мы пока ничего себе не заработали. Значит, подождем. Очередь никуда не уйдет.
— Но… — вскинулась было Людмила Сергеевна, глядя на печальную Юльку, но Володя ее остановил:
— Все нормально, Люся, спокойно. Детки начинают взрослеть. Очень полезный процесс. Действительно, подождут…
Очередь, естественно, ушла, и вообще все эти кооперативные правила отменились, а денег у них так и не появилось. Навеки, навсегда теперь у них эта однокомнатная пытка.
Но тогда… Рома и Юля бродили, взявшись за руки, по пустой квартире, обалдевшие, счастливые,
