Табита спустила ему штаны.
Ной дважды перепроверил адрес, который был у него записан. На пересечении Девяносто первой и дексингтон-авеню было только одно здание, которое можно было бы принять за ночной клуб, с подсвеченным по периметру входом. Пурпурная подсветка мигала в такт вырывающемуся из-за дверей электронному громыханию. Но неоновая вывеска гласила: «Улетные прически», и когда он открыл дверь, за ней обнаружился ряд мужчин-парикмахеров, колдующих над женскими головками. Мужчины были одеты как для крутой дискотеки – в туфлях на платформе и облегающих рубашках. Кое-кто в пальцах одной руки сжимал сигарету, а другой – орудовал ножницами. И все они галдели без перебоя. Грохотала музыка, по стенам метались яркие отсветы телевизионных экранов. Женщины все были хрупкие блондинки – пять разных версий доктора Тейер в юности. Крашеная девица с множеством кожаных фенечек оценивающе глянула на Ноя.
– Чем вам помочь?
– Я ищу Федерико.
– Фед! – позвала она. Голос ее растворился в рокотании техно. – Фед!
Ной отдавал себе отчет, что не выглядит «просто супер». На нем была та же самая одежда, что и утром, в которой он занимался с учениками. Пытаясь выглядеть круче, он закатал рукава. Один уже спустился.
Федерико повел Ноя к машине, припаркованной прямо перед гидрантом. Он бегал проверить машину чуть ли не каждые пять минут, но пожаров пока Что не было. Автомобиль – крошечный «датсун» – Когда-то, вероятно, был черным, но солнце выбелило ему бока, и он стал похож на престарелую железную зебру. Ной затруднялся определить, сколько ей может быть лет, но помнил, что «датсун» превратился в «ниссан» в начале восьмидесятых. Они забрались внутрь.
– Э… я, честно говоря, не знаю, как там в среду вечером. Может, лучше сгоняем туда, куда ездишь ты ?
– Ну, старик, а я-то надеялся, ты покажешь мне, где жизнь!
– А может, лучше твою жизнь посмотрим? – воспротивился Ной.
Он и сам не знал, что его удерживает: сорок долларов за вход или нежелание прикатить в один из клубов, где бывает Дилан, на «датсуне», да еще в компании с Федерико.
– Да у меня все как в Южном Лос-Анджелесе, для Нью-Йорка это мелковато. Собираемся в бывших пакгаузах, шпана всякая, типа рэпперы, только чуть постарше.
– А-а… – протянул Ной с видом знатока.
Когда они проехали по мосту и оказались в Куинсе, Федерико, не выпуская руль, пошарил свободной рукой под сиденьем и извлек початую бутылку джина. Он передал ее Ною, и тот послушно, напрягая при каждом глотке горло, чтобы сдержать рвотные позывы, отхлебнул этой теплой отравы. Он подумал о том, что было бы, если бы их жизни пошли по-другому – если бы он, Ной, вырос в Латинской Америке, а Федерико – в Виргинии, – могло ли быть, что это он тогда сидел бы за рулем дряхлого «датсуна» с бутылкой джина, а Федерико отпивал из этой бутылки по глоточку, словно вежливый иностранец. Он спросил себя: зачем ему вообще куда-то ехать с Федерико? Но вопрос этот был неуместен. Федерико представлял из себя нечто новое. Для парня, попавшего из сельской Виргинии прямиком в цитадель национальной науки, жизненный опыт был как нельзя кстати. Рядом был человек, какого он не встретил бы ни в Виргинии, ни в Принстоне. И что бы из всего этого ни вышло, он все равно останется в выигрыше, ибо приобретет опыт.
Они неслись по темным пустынным улицам. Федерико до тонкости изучил унылую географию Куинса. Он остановился перед пакгаузом в самом центре пустынного квартала. В здании грохотала музыка. Одно окно было разбито, к другому была подвешена баскетбольная корзина, переделанная из упаковочного ящика. Федерико забарабанил по решетке с надписью « Проезд не загораживать!». Она поднялась, и они ступили в пещерную тьму.
В голубом неоновом свете сотни тел извивались в такт музыке.
– Здорово тут сегодня! – прокричал Федерико. Ной скорее почувствовал его слова, чем услышал: музыка была просто оглушительная. Грохот наполнил его голову и многократно усилил действие джина: мир куда-то поплыл– он почувствовал, что пьян.
Федерико устремился к бару и принялся болтать с наряженной в винил девицей. Ной, нервно поводя плечами, словно выходя играть в вышибалы, присоединился к ним.
– Я Ной! – сказал он и сделал подобающее крутому парню танцевальное па, о чем тотчас же пожалел. – Ной. А тебя как зовут? – проорал он еще одной девушке.
Девица тряхнула головой. Она либо его не слышала, либо – как вдруг пришло ему в голову – не Понимала по-английски. Она так щедро облила себя Розовым глянцем, что губы у нее походили на две толстенькие жевательные резинки «бабл-гам» и расползались в разные стороны, она никак не могла с ними сладить. Она была красотка, но смотрела на Ноя с такой покорностью, что он усомнился, в своем ли она уме. Федерико повел свою девушку на танцпол – и они ввернулись в толпу, словно штопор, тела их были как единое целое, девушка подняла над головой руки и дергала ими из стороны в сторону, будто старалась удержать равновесие посреди бушующего моря.
Ной стоял рядом с розовой девицей и пил коктейль. Его обычная наколка – «Что вы делаете одна в большом городе? » – была здесь неуместна. С ней следовало говорить о пирсинге и музыкальных телехитах. Он сделал еще глоток. Синяя жидкость, похоже, решила, что уже плескавшийся у него в желудке джин – подходящая для нее компания, и они весело резвились и кувыркались вместе.
Бесшабашное веселье подхватило и понесло Ноя, и они с девицей вскоре уже изгибались на танцполе, мокрые от своего и чужого пота. Его затуманенный, отравленный рассудок утратил привычную систему координат; всё – и музыка, и Федерико, и танцующие вокруг девицы – обрело вдруг глубокий смысл, наполнилось новым значением. Он вдруг по уши втрескался в облегающий плечи девушки жалкий поношенный топ. Он положил руку ей на плечо, и комната вдруг медленно завертелась вокруг матерчатой бретельки, словно та была центром вселенной. Осмелев от выпитого, он трогал тонкую ткань, швы, которые прострочил какой-нибудь эквадорский портняжка, мягкие вставочки из джерси. Девушка пахла потом и солью, и щенячьим жиром. Он слегка потянул ее за волосы, и она откинула голову и посмотрела на него. Потом опустила взгляд на его грудь, и тут до него дошло, что она нервничает, стало ясно, что оба они стесняются и не знают, что делать дальше. Мир вокруг него продолжал крутиться, где-то уже забрезжило неясное ощущение того, что его, вероятно, скоро вырвет.
Ной кивнул и проследил, как исчезает в толпе широкий треугольник спины Федерико. Потом они с девушкой прижались спинами к рифленой алюминиевой стене и стали смотреть на танцующих и обжиматься. Она была такая гладенькая, такая податливая, он возбудился было, но тяжеленный груз на его голове давил все сильнее, ресницы слипались. Стоило ему мигнуть, – мир исчезал, свет затмевался – и медленно, медленно возвращался обратно, когда он разлеплял веки.
Он не знал, сколько прошло времени, но когда он сделал это в очередной раз, он сидел в машине Федерико, лицо его было прижато к полиэстровой обивке задней двери. В машине было невероятно много девушек, они хихикали и визжали. Они были повсюду, ему нравилось, как прижимаются к его ногам их ляжки. На коленях у него лежали разноцветные руки. Ему захотелось что-то сказать, но для этого требовалось как следует разлепить глаза, а это ему никак не удавалось. Потом дверца машины открылась, рядом оказалась одна из девушек, и они с Ноем потащились вверх по лестнице, к дожидающейся их постели.
На следующий день у них с Диланом было назначено на четыре, но даже к этому времени он едва сумел выбраться из постели. Проснулся он в одиночестве; на чердаке было душно, в кровать к нему лился солнечный свет. Стоял жаркий сентябрьский день, лицо у Ноя было красное, голова пылала, но испарины не было: таково свойство похмелья.
Он с трудом повертел во рту пересохшим языком. В мозгу плескалась какая-то жидкость, тут же перенявшая ритм его движений и заколыхавшаяся, будто водяной матрас. Ной выдул полтора литра воды, сконцентрировался на том, чтобы удержать ее в желудке, отправил туда же пригоршню аспирина и мультивитаминов, в последний момент догадался схватить проверенную контрольную Дилана и выбежал за дверь. Единственное, что указывало на то, что ночью у него была девушка, – это опущенное сиденье унитаза.
Тротуар был такой горячий, что начал плавиться и липнуть к ногам. С облегчением вдохнув бодрящий
