не требовалось чего-то более торжественного, на ней были джинсы и белая рубашка. А сегодня еще и плащ, застегнутый на все пуговицы от ветра. Томас по-прежнему был в темно-синем блейзере, словно он спал в нем. Он позвонил еще до того, как она проснулась, опасаясь, как он сказал, что она уйдет на весь день и он не сможет ее найти. Не хочет ли она прокатиться на пароме на остров? Да, сказала Линда, она не против и храбро спросила его, почему он не пришел на ее выступление.
— Я видел тебя в зале на своем выступлении и немного нервничал. Всегда труднее выступать, когда среди зрителей есть кто-то знакомый. Я решил избавить тебя от этого.
Тут он, конечно же, был прав.
— Твои произведения, — обронила она, когда они были на пароме. — Не знаю, слышала ли я когда- нибудь…
На лице Томаса появилось выражение, которое она сама иногда ощущала: удовольствие, неумело завуалированное скромностью.
— Лет через десять твои произведения будут учить в школе, — добавила она. — А может быть, и раньше. Я в этом уверена.
Она отвернулась, давая ему возможность получить удовольствие без ее внимательного взгляда.
— Почему ты назвал сборник «Стихи Магдалины»? — спросила она через некоторое время.
Он помедлил с ответом.
— Ты должна знать почему.
Конечно, она знала и уже жалела, что спросила. Потому что этот вопрос призывал поделиться какими-то тайнами, воспоминаниями, чего она не хотела.
— Ты пишешь «Магдалина», — сказала она. — С буквой а на конце.
— Это имя так пишется в Библии. Но часто его пишут «Магдалин» — без а. Есть много вариантов этого имени: Магдала, Маделина, Мария Магдала. Ты знаешь, что маделины Пруста названы по этому имени?
— Ты долго работал над этими стихами.
— Мне пришлось оставить их. После Африки.
Последовало неловкое молчание.
— Они выходят за пределы любой темы, — быстро проговорила она. — Так всегда в хорошей поэзии.
— Это миф — то, что она была падшая женщина. Так думают только потому, что первое упоминание о ней следует сразу же после упоминания о падшей женщине.
— Ты имеешь в виду в Библии?
— Да. Вряд ли это имеет значение. Нас волнует именно миф.
— И они были любовниками?
— Иисус и Мария Магдалина? «Она служила Ему всем своим естеством [7], — говорится в Библии. Мне бы хотелось думать, что да. Но большинство ученых говорят лишь, что она дала Ему возможность быть тем, кем Он был как мужчина, — все, дальше этого они не идут. А по-моему, это звучит как замена слову «секс».
— А почему бы и нет? — задумчиво откликнулась она.
— Все, что мы действительно знаем о ней, — это только то, что она была женщиной, о которой не сказано ничего больше: например, являлась ли она чьей-то женой или матерью. И фактически сейчас о ней говорят, что она была для Иисуса женщиной достаточно значительной, чтобы он считал ее своего рода апостолом. Достаточно важной, чтобы стать первой, кто принес весть о Воскресении. Так или иначе, это феминистское толкование.
— А что означает это упоминание о семи бесах?
— Интересно поразмышлять. Лука пишет: «Мария, называемая Магдалиной, из которой вышли семь бесов»[8]. Мы не знаем, возможно, она была поражена какой-то болезнью вроде эпилепсии? Или это было какое-то эмоциональное, душевное недомогание? Может, она была просто сумасшедшей?
— В любом случае, твои стихи изысканны.
На правом борту Линда увидела Роберта Сизека, который держался за поручни, словно капитан корабля. Возможно, он изучал горизонт, как это обычно делают люди, которых вот-вот стошнит от морской болезни. Она сомневалась, чтобы он помнил свое выступление накануне вечером или даже то, что находился в зале. На скамьях парома сидели подростки, слишком легко одетые для такой прогулки — серебряные колечки в их пупках ловили солнечный свет. Их присутствие напомнило ей, что сегодня суббота. У всех девушек волосы были разделены на прямой пробор и туго стянуты в хвост. Ее же волосы придавали ей старомодный вид, — Линде не удавался современный, более приглаженный стиль. Волосы девушек болтались на ветру, действительно как конские хвосты.
— А что случилось с Питером? — спросил Томас, подкуривая сигарету. Вопрос застал ее врасплох.
— Я точно не знаю. Он вернулся в Лондон. Однажды я была там и поискала в телефонном справочнике, но в городе человека с таким именем не оказалось.
Томас понимающе кивнул, будто исчезновение из ее жизни человека, за которым она была когда-то замужем, было самым заурядным событием. Отражающийся от воды солнечный свет безжалостно демонстрировал все недостатки его лица, которое никогда, даже в юности, не было совершенным. Она не хотела думать о собственном лице и боролась с желанием спрятаться в тень.
— Ты когда-нибудь туда возвращалась? — Томас имел в виду Африку.
— Нет. Мне бы хотелось свозить туда детей. Но это всегда было очень дорого, и я этого так и не сделала.
— Сейчас там опасно.
— Мы и тогда думали, что там опасно.
— Тогда действительно было опасно. Но сейчас еще хуже. Мне говорили, что туристам нужны вооруженные охранники.
На острове необъяснимым образом оказалось теплее, и, когда они высадились, им пришлось снять плащи и куртки. Томас снял свой блейзер, и она поняла, что изучает его шестиугольные плечи в белой рубашке. Ее смущали блузка, вес груди, эта знакомая тяжесть. В последнее время у нее иногда возникало ощущение, будто из груди течет молоко, и она считала, что это неистовствуют гормоны.
Они пошли по улице между деревянными коттеджами. Томас перебросил свою куртку через руку, словно колонист, одевшийся не по погоде. В конце концов, это могло быть в Найроби или в Ламу[9]. Как будто наперекор ему, она накинула свой плащ на плечи.
— Ребенок был? — спросила она.
— Ложная тревога.
На какое-то мгновение улица закружилась перед глазами, и Линде пришлось приложить немалое усилие, чтобы снова сориентироваться.
— Какая ирония судьбы.
— Что?
Она не хотела, не могла рассказать ему об испытании, перенесенном в католической больнице. О враждебности монахинь. О доброте бельгийского врача, который сказал, что аборт — необходимость. И о нескрываемой злобе сестры Мари Фрэнсис, которая принесла показать Линде плод в банке. Она не станет причинять Томасу дополнительную боль.
— Ты должен продолжать писать, — задыхаясь, сказала она через некоторое время. — Как бы ни было трудно.
Некоторое время Томас молчал.
— Эта такая борьба, в которой я чаще проигрываю, чем выигрываю.
— Время не помогает?
— Нет. — Было похоже, что за долгие годы у него сложилось твердое убеждение.
Они поднялись на холм, сошли с дороги и сели на валун. Довольно долго она сидела, положив голову на колени. Когда она подняла голову, руки все еще дрожали. Для такого случая Линда была одета лучше, чем Томас, и она вспомнила, как они вместе скучали по американскому неформальному стилю одежды. Она
