бесконечный космос, вне которого ничего нет, включает, с одной стороны, действующее начало, силу, форму, а с другой стороны — материю, испытывающую воздействие этой силы и получающую форму. Живое существо состоит из силы или души и материи, взаимно проникающих, неразделенных. Все существующее в мире многообразие порождается комбинацией простых элементов: земли, воздуха, воды и огня. Создаваемые ими формы преходящи, но сама материя исчезнуть не может — она вечна и бесконечна. Все сущее в мире — части космоса, объединенные высшим, совершенным разумом, душой природы, высшим божеством. Все в нем регулируется высшей необходимостью, и только по незнанию всей цепи причин и следствий человек считает что-либо происходящее неожиданным и случайным. Чувственные восприятия отражают мир таким, каков он есть, и позволяют уму познавать его, идя от вещей воспринимаемых к невоспринимаемым. Без этого не могли бы существовать ни наука, ни философия, ни искусство, ни ремесла. А главное, не могла бы существовать и добродетель без точного знания того, что соответствует природе. Действовать можно, лишь видя правду, имея точный критерий для ее определения.
Добродетель, по мнению стоиков, изучается как наука, ибо человек становится добродетельным, если ему разумно доказать, что добродетель сама по себе прекрасна, независимо от какой-нибудь пользы, что он родился не для себя, а для родины, для близких. Познавая красоту и упорядоченность природы, человек старается действовать и говорить соответствующим образом. Сила природы и добродетели столь велика, что даже эпикурейцы, ставящие во главу угла пользу, все же поступают согласно долгу, а люди, не верящие в бессмертие души, гибнут за родину и трудятся не только для современников, от которых могут ждать похвал, но и для потомков. Они, хотя бы и бессознательно действуют так потому, что в них заложено представление о единстве космоса, общего полиса людей и богов, благо которого как целого предпочтительно благу каждой отдельной его части, каковой является каждый из нас. Не страх разоблачения и наказания делает человека добродетельным — ведь такой страх испытывают лишь слабые и робкие, а не сильные и дерзкие, — но сознание, что поступивший плохо, поступил не так, как подобает мудрому и порядочному человеку. Добродетельный же всегда испытывает счастье независимо ни от каких внешних обстоятельств. Они могут задеть его тело, но не его внутреннее «я». Так мудрый освобождается от страха и зависимости от того, что его окружает. Для него существует лишь добродетель и порок, все остальное — вещи для него безразличные.
Однако это не означало, что мудрец стоиков считал себя стоящим над остальным человечеством, что он в какой-то мере уподоблялся «сверхчеловеку» буржуазной культуры. Напротив, мудрость должна была первым делом сообщить ему знание его неразрывной связи, единения с душой и разумом мира и всех его частей, знание управляющих миром законов. Познав их, он уже не просто в силу слепого повиновения необходимости, а добровольно и сознательно будет служить этому целому, следовать его законам, исполняя свой долг на предназначенном ему месте. Вместе с тем повиновение необходимости не означало отрицания свободы воли: необходимость обусловливается цепью часто неизвестных людям причин, но причины есть главные и неглавные. К последним относятся и те, которые обусловливают побуждения человека, заложенные в нем самом и подчиняющиеся его воле. Тот, кто по своей свободной воле подчиняется познанной им природной необходимости, кого она не влечет за собой насильно, а ведет, тот и будет вечно блаженным мудрецом.
Стоицизм привлекал римскую аристократию своей строгой концепцией добродетели, соответствовавшей исконным римским традициям. Но многих бескомпромиссный ригоризм стоиков отталкивал и они предпочитали более мягкое учение академиков. К ним принадлежал и Цицерон, много сделавший для пропаганды греческой философии среди римлян. В периоды вынужденного безделья, временами прерывавшие его политическую деятельность, он писал сочинения, в которых в доступной форме излагал доктрины основных философских школ[47].
Академики в известной мере склонялись к скептицизму, отвергая возможность познания на основании свидетельства чувств, поскольку нет якобы никакого критерия для проверки их правильности. Так, например, солнце мы видим маленьким, тогда как на самом деле оно очень велико, больному мед кажется горьким и т. п. Кроме того, чувства отражают лишь вечно меняющееся, преходящее, возникающее и гибнущее. Их показания порождают лишь мнения, а не истинное знание. Познать изначальное, простое, непреходящее можно только умом, благодаря способности логически рассуждать. Но поскольку можно доказывать прямо противоположные постулаты, не нарушая цепи логических связей, то и знание, даваемое умом, в общем ненадежно. Недаром существует столько различных мнений по любым вопросам начиная от величины солнца, обитаемости луны, природы богов, и кончая тем, что есть высшее благо. Поэтому, поскольку чувства несовершенны, а разум слаб, следует руководствоваться тем, что представляется наиболее вероятным. Не отрицая того, что человеку следует жить согласно велениям природы, они указывали, что, поскольку человек состоит из души и тела, то, хотя душа, несомненно, возвышеннее тела и призвана повелевать им, как господа повелевают рабами, тело имеет право на удовлетворение своих потребностей, а значит, и внешние блага отнюдь не безразличны, как считали стоики. Правда, добродетель стоит на первом месте, но для достижения полного счастья нужны также телесное здоровье, сила, красота, хорошее происхождение, обеспеченность, дающая досуг для занятий наукой и философией, для самосовершенствования. Ведь не может, как писал Цицерон, выйти что-нибудь благородное из мастерской ремесленника или лавки мелочного торговца[48].
Сам Цицерон, разделяя некоторые основные взгляды академиков, вместе с тем, как римлянин, модифицирует их, ставя во главу угла положение о долге человека служить обществу, т. е. Риму. Он выступает против тезиса эпикурейцев о том, что мудрец не должен вмешиваться в политику. Пусть его ясное спокойствие будет нарушено пререкательством с имеющими власть негодяями, пусть попытки исправить людей, причиняющих друг другу больше зла, чем любые звери, обречены на неудачу, все равно, хороший человек должен сделать все возможное, чтобы защитить государство от порочных людей, ибо человек наиболее близок к богу, когда основывает новые города и защищает уже существующие. Республика — дело народа, соединившегося в общем согласии и для общей пользы, но не из слабости, как полагают эпикурейцы, а в силу естественного стремления к единению с другими людьми, соблюдению законов и справедливости.
Некоторые считают, что польза и справедливость несовместимы, что Рим, подчиняя себе народы, руководствовался не соображениями справедливости, а своей пользой. Но, возражает Цицерон, подчинение одного народа другому оправданно и справедливо, если оно во благо подчиненного, неспособного жить самостоятельно, и если господство умеренно и нетиранично, подобно господству бога над людьми, души — над страстями. Человек не может считаться мудрым и добродетельным, если не служит родине, так как пассивной, оторванной от пользы сограждан добродетели быть не может, она извращается и переходит в свою противоположность. Так, например, если сила и величие духа не соединены с желанием быть полезным родине, они приводят к честолюбию, жажде власти, борьбе за власть, насилию и беззаконию. Благородное стремление возвышенного духа к свободе приводит одних к тому, что они, дабы никому не повиноваться, уходят из города и живут незаметно, довольствуясь малым, а других к тому, что они рвутся к богатству и власти, чтобы повелевать, а не подчиняться. Но настоящий философ не должен идти ни по первому, ни по второму пути, ибо что же станет с государством, если мудрые и хорошие люди начнут им пренебрегать? Не может быть сама по себе самоцелью и наука, она бессмысленна, если не на пользу людям. Великие философы воспитывали великих граждан, а последние ничего не могли совершить без помощи других людей. Наука должна прежде всего сообщать знание того, что справедливо, как надо жить, воздавая каждому должное, никому не вредя и не покушаясь на чужое.
Отвечая на требования бедноты произвести передел земли и сложить долги, Цицерон доказывал, что всякий, живущий в обществе, должен помогать людям, но ни в коем случае не за счет другого. Покушение на чужую собственность противоречит природе больше, чем бедность, болезнь и смерть, так как природа создала людей для жизни в обществе, основанном на законах, но на законах, служащих интересам порядочных людей, а не изданных порочными тиранами.
Повиноваться справедливым законам обязаны все люди, особенно римляне, предки которых создали самую совершенную в мире республику. Следуя за Катоном, Цицерон подчеркивает постепенность становления римских государственных институтов, в создание которых вложили свой труд и ум многие цари и государственные деятели Рима. У Полибия он заимствовал идею смешанной формы правления как самой стабильной и обеспечивающей большую свободу и равенство прав. Равенство же статусов и состояний, по его мнению, невозможно и даже несправедливо, так как уравнивало бы негодяев с порядочными людьми.
