вне мира и не участвовать в его делах. Напротив, природа создала человека для жизни в теснейшей взаимосвязи с другими людьми. Мудрый обязан служить им всеми силами и при всех обстоятельствах. Его обязанность участвовать в жизни государства, служа ему на том посту, на который поставила его судьба. Если государство оказалось в такой степени испорченным, что философу в нем нет места, он должен помнить, что он гражданин не только своего родного города, но и всего мира, и приносить пользу человечеству в целом, поучая его и подавая пример собственной жизнью.
Сенека не только не одобряет, но прямо осуждает попытки активного сопротивления злу: обличая порока перед невежественной толпой, мудрый только раздразнит ее, выступая против тирана, навлечет на себя его гнев, что также бессмысленно, как выходить в море во время бури. Тем более недостойно роптать и жаловаться, осуждать мировой порядок и бога на том основании, что порочные счастливы, а хорошие несчастны. Судьба посылает испытания, чтобы закалить добродетельных и мудрых, и если они попадают в тяжелые обстоятельства, то это также естественно, как то, что хорошему солдату приходится затрачивать больше трудов и сталкиваться с большим числом опасностей, чем дезертиру. Их долг — с достоинством переносить все испытания. Если же чаша терпения переполнится, у них всегда остается возможность уйти из жизни. Достойная жизнь и мужественная смерть послужат людям примером, принесут им пользу, следовательно, долг быть полезным людям будет выполнен.
Насколько жизненной была эта мысль Сенеки для его современников из сенатской знати, видно на примере Тацита. Тацит не был философом и даже подчас относился к философам с некоторым презрением. Так, он рассказывает, что во время гражданской войны после свержения Нерона, когда войска будущего императора Веспасиана подходили к Риму и сенат послал к ним своих представителей, чтобы попытаться предотвратить возможные при взятии города эксцессы, в число делегатов замешался философ Музоний Руф, и пока шли переговоры с военачальниками, сновал между солдатами, произнося речи о величии мира и гуманности, и так надоел солдатам своими рассуждениями, что они чуть его не избили. Изредка касаясь общих вопросов, например, вопроса о том, направляется ли все в мире роком или случаем, Тацит обычно воздерживается от собственных суждений, передавая чужие. Но идею Сенеки о значении примера достойной жизни и смерти он не только горячо принимает, но и иллюстрирует в своих сочинениях.
Со специальной целью показать, что и при плохих правителях могут жить и действовать великие мужи, он написал биографию своего тестя Агриколы. Отец Агриколы был казнен Калигулой за то, что отказался выступить в роли доносчика. Сам Агрикола в юности получил хорошее образование и только мать удержала его от занятий философией «более усердных, чем это прилично римлянину и сенатору». Занимая различные должности в провинциях, соединяя в своих действиях честное и полезное, сохраняя молчание, когда все безудержно льстили Нерону, и добросовестно выполняя возложенные на него обязанности, Агрикола относился к подчиненным строго, но милостиво, пользовался среди них любовью и авторитетом, не вмешивался в интриги и не хвалился своими успехами и заслугами, относя их на счет начальников. Одержав ряд побед в Британии, он, дабы не раздражать Домициана, не терпевшего чужой славы, вернулся в Рим, не претендуя на награды и почести, жил скромно и замкнуто, что отвратило от него гнев Домициана. Он не хвалился дерзкими притязаниями на свободу, и его скромность и повиновение в соединении с активной работой более достойны уважения, чем бесполезное для республики «восхищение недозволенным».
Таким же молчальником, выходившим из сената, когда там восхваляли Нерона, был другой герой Тацита, сенатор Пет Тразея, впоследствии осужденный на смерть императором. Только вскрыв себе вены по приказу Нерона, он решился сказать, что посвящает свою кровь Юпитеру Освободителю. Тразея, Сенека, Петроний и другие «положительные герои» Тацита спокойно встречали смертный приговор. В то время как кровь уходила из вен, они беседовали с собравшимися к ним друзьями и родными о посмертной судьбе души или слушали музыку и стихи, утешали и ободряли близких. Только изредка говорит Тацит о тех, кто хотя бы перед смертью осмелился выступить с обличением несправедливости. Так, когда Тиберий приказал сжечь исторический труд Кремуция Корда, тот произнес речь в защиту свободы историка высказывать свои суждения и выразил надежду, что потомки, вспоминая прославленных им Брута и Кассия, вспомнят и его. От себя Тацит прибавляет, что насмешки заслуживает глупость тех, кто, имея власть в настоящем, думают, что могут погасить память у следующих поколений, ибо, напротив, преследованием они укрепляют славу талантов и подымают их авторитет в глазах потомков. «Идти своим путем между излишней дерзостью и безобразной угодливостью» — так формулирует Тацит задачу порядочного человека, подобного мудрецу Сенеки.
Эпиктет, вышедший из низов, претерпевший много унижений от своего господина Эпафродита, особенно жестоко обращавшегося со своими рабами, потому что и сам некогда был рабом, несколько по- иному, чем Сенека, интерпретировал стоические доктрины[78]. Признавая высшим началом природы всепроникающий разум и высшим критерием истины умозаключения, делаемые на основании показаний чувств, он в гораздо большей мере, чем Сенека, персонифицирует этот первичный принцип и его «искры» — логосы, воплощенные в человеке и роднящие его с природой целого. Первичный принцип для него бог Зевс, логосы он отожествляет с гениями, направляющими дела людей и знающими все их мысли и побуждения. Познание себя, своего гения, логоса, есть путь к познанию своего божественного начала и самого бога. Именно оно, а не изучение строения космоса, сущности материи и т. п. делает человека счастливым, добродетельным, а главное, свободным. Задача философии — открыть критерий истины, который не может не существовать. Академики, отрицающие истину, эпикурейцы, отрицающие участие богов в делах людей, не могут дать людям какой-либо ориентир в полной насилия и жестокостей жизни.
Бог для Эпиктета, постоянно подчеркивающего непосредственную связь с ним людей, его детей, это как бы высшая инстанция, перед которой земные правители и господа совершенно ничтожны. Мудрец, осознавший свою божественную сущность, не будет испытывать перед ними страха, будет с презрением относиться к их недостойным деяниям. Родство с цезарем, говорит Эпиктет, обеспечивает спокойную, безопасную жизнь, тем более родство с Зевсом. Боги дали человеку тело и ум с тем, чтобы тело не было ему подвластно, а ум был свободен в своих желаниях, в своем выборе. Тело подчинено внешним обстоятельствам, оно может испытывать болезни, голод, насилие, но возвышенный ум сознает, что внешние, не зависящие от него обстоятельства не могут его смутить и подчинить. Не привязываясь к телу и внешним материальным благам, отказавшись от мнения, которое имеют о них люди невежественные, мудрец не будет рабом того, кто имеет власть дать ему эти блага, или отнять у него имущество, близких, жизнь. Тиран или господин, говорит Эпиктет, страшны нам потому, что мы имеем неправильное мнение о границах их власти. Они говорят нам: мы бросим тебя в тюрьму, мы тебя закуем, мы тебя убьем. Это их право, так как они имеют власть над нашими телами. Но когда они говорят: я хочу управлять твоими суждениями, то этого они сделать не могут, ибо власть над умом, т. е. над истинной сущностью человека, им не дана, если человек по робости, привязанности к жизни, и ее материальным благам сам такой власти не даст.
Главная задача философа, по мнению Эпиктета, в том, чтобы выразить протест молчанием, а в том, чтобы личным примером научить людей, как можно и нужно жить так, чтобы быть истинно свободным. Изменить существующий порядок вещей нам не дано, не дано изменить и людей, но можно привести свою волю в гармонию с реальными условиями нашей жизни и окружения. Для этого нет необходимости уходить из жизни или бежать в пустыню. Напротив, человек должен всегда помнить, что он часть целого, гражданин космоса и своего государства, и исполнять свой долг на том посту, который назначил ему бог, мужественно терпеть испытания, посылаемые ему богом, тренирующие его, как тренируют хороших солдат и гладиаторов. Он должен исходить не из своего личного блага, а из блага целого, вне которого отдельно взятый человек вообще не человек.
Но исполняя свой долг гражданина, подданного, правителя, отца, сына, мужа, соседа, он должен показать людям, как можно при этом жить без страха, боли, волнений, страстей. Для этого он должен ничего не считать своим, не бояться изгнания, бедности, простого труда, избавиться от зависти, гнева, желаний, жалости, не осуждать богов и людей, если все идет не так, как он мог бы хотеть, довольствоваться минимумом, всегда доступным, и не стремиться к излишнему. Счастье не в исполнении желаний, а в их уничтожении. Желания, даже будучи исполненными, только порождают новые. Раб мечтает быть свободным, получив вольную, он хочет разбогатеть. Знатный хочет получить звание консула, затем приближенного императора и, получив все это, убеждается, что он по-прежнему раб, если не человека, то своих страстей и страхов. Даже император не свободен так, как свободен умеющий ничего не желать,
