Женщина отрывает пальчики от струн, широко открывает рот, мужчина вскакивает, зрители замирают в ожидании…
Нет, она совершенно не намерена это видеть, слишком, слишком много крови, она с трудом продирается сквозь толпу и бежит прочь по вымощенной камнями улице. Вот уже и окраина.
Перед ней вырастает высокая стена, она идет вдоль нее, доходит до железных ворот, которые со скрежетом распахиваются и оказывается на очень старом кладбище.
С небольших, глубоко ушедших в землю вертикальных мраморных и гранитных надгробий ей улыбается ангел смерти с крыльями, растущими прямо из черепа.
Имя на одном из могильных камней привлекает ее внимание, она становится на колени, букву за буквой очищает ото мха эпитафию, чтобы, наконец, прочесть: «И я была когда-то такой же, как ты сейчас».
Глава четвертая, в которой ругаются даже дети
На следующее утро опять все было, как всегда. Анна Эразмовна накормила завтраком свою шайку-лейку и опоздала совсем чуть-чуть. Электрический чайник, отделовский перпетуум-мобиле, уже кипел, сама она дома не успела позавтракать и выпила чаю с превеликим удовольствием.
Она совсем уже было встала, чтобы пойти и поговорить с Любиной подругой Наташей, но не тут-то было. Два часа, ерзая на стуле, она вела глубоко научную беседу с постоянным читателем Дмитрием Александровичем Галузо, поехавшим на проблеме времени. Если честно, и сама Анна Эразмовна относилась к этой проблеме с большой любовью, именно сейчас она работала над вторым рекомендательным библиографическим указателем, посвященным этой теме. Но сегодня ей не терпелось проверить свои предположения, и она каждые пять минут выразительно поглядывала на часы, что не производило на Галузо никакого впечатления. Он принадлежал к славной когорте постоянных читателей, известной библиотекарям всех времен и народов.
«Постоянный читатель» – это эвфемизм, за которым скрывается слово, нет, не «сумасшедший», а «маргинал». Для постоянного читателя библиотека – дом родной, а библиотекари – его семья. Здесь он всю жизнь пишет одну огромную книгу, бесконечно листает самые разные научные журналы, учит по самоучителю японский, изучает специальную и общую теорию относительности и постепенно становится таким же неотъемлемым атрибутом библиотеки, как читальный зал или каталоги. Он стареет, и его костюм, всегда один и тот же, стареет вместе с ним. Сначала локти и колени начинают лосниться, потом появляются дыры, сквозь которые виднеется почему-то намазанное зеленкой тело. Дышать рядом с ним не рекомендуется, молодежь проскакивает мимо, воротя носики, но кадровые сотрудники никогда не откажут такому читателю ни в книге, ни в человеческом общении.
– А что, лучше водку пить? – воинственно вопрошала Анна Эразмовна, и никто с ней не спорил. Некоторые, самые выдающиеся постоянные читатели, навсегда входят в историю библиотеки. Таким был (вечная ему память!) Александр Абрамович Гельфман, которого Анна Эразмовна называла «санитаром природы». Он внимательно и скрупулезно читал не только все изданные библиотекой указатели и методички, но и все объявления и заголовки выставок. От его зоркого взгляда не укрывался ни один ляпсус-трубецкой. Работы ему всегда хватало, обнаружив очередную ошибку, он с восторгом тыкал в нее автора мордой и сообщал всей библиотеке. Мало кто любил Гельфмана, но Анна Эразмовна принадлежала к меньшинству. Он научил ее так работать над текстом, чтобы потом не было мучительно стыдно, и она была ему за это бесконечно благодарна.
Наконец Галузо, десять раз раскланявшись со всем отделом, ушел, и Анна Эразмовна отправилась к Наташе.
По дороге она обогнула полукруглый выступ библиотечного здания, в цокольном этаже которого с одной стороны помещалась переплетная мастерская, с другой – столярная, а посередине – дворовой туалет. Проходя мимо переплетной, она вдруг вспомнила свой сон, но тут же о нем забыла. Ей повезло: Наташа курила на косо сбитой лавочке из одной узкой некрашеной доски. Скамейка стояла под деревьями, огороженными невысоким заборчиком.
За заборчиком была вкопана металлическая доска, присмотревшись, можно было прочесть: «Гинкго двулопастный. Памятник природы. Охраняется законом».
Реликтовые деревья росли раньше на месте нового хранилища; когда началось строительство, их выкопали, пересадили, они прекрасно прижились на новом месте и шелестели маленькими листочками- веерочками на длинных черешках. Осенью вся земля вокруг этих живых ископаемых была усеяна мясистыми семенами, которые никто и никогда не поднимал, уж очень они дурно пахли.
– Наталья, привет, ты что, куришь? Никогда раньше не видела.
В библиотеке курение не поощрялось, но курили многие. Девицы из хранилища бегали в курилку, на их этаже выходили на балкон.
– Тут закуришь! И что он ко мне пристал? Сил моих нет, тоска зеленая, шли бы они все на…
Вот матерились в библиотеке немногие, институт культуры все же наложил на сотрудников свой неизгладимый отпечаток. Анна Эразмовна библиотечных факультетов не кончала, поэтому Наташина манера разговора ее ничуть не смутила. Иногда, доведенная до крайности, и она говорила пару теплых слов. В начале ее библиотечной карьеры сотрудники ужасались, но с годами слушали эти теплые слова все с большим и большим одобрением.
Из разговора с Наташей выяснилось, что к ним в отдел приходил следователь (ну, чисто тебе козел!) и приставал ко всем (а к ней особенно) насчет Любиного мужа и любовника, очень интересуясь их адресами.
– Ну и что, дали адреса?
– Какие адреса? Откуда я знаю? Откуда, вообще, этот Жорка взялся? – горячилась Наташа. Фамилия Наташи была Гинкул. «Гинкул сидит под гингкго», – совершенно автоматически подумала Анна Эразмовна. Это сработало ее дурацкое, вечно юморящее сознание, а в подсознании шла какая-то ей самой неведомая работа.
Она вспомнила Жорку, которому эта сокращенная форма имени совсем не подходила. Просто в Одессе всех Георгиев зовут Жорами. «Ну-ка, Жора, подержи мой макинтош! Жора, рубай компот, он жирный, – опять совершенно автоматически подумала Анна Эразмовна. – Нет, он не Жора, он Георгий. Хорош, как греческий бог». Высокий, широкоплечий, загорелый, с черными глазами, перед которыми невозможно было устоять, Георгий был потрясающе красив. «Как греческий бог», – опять подумала Анна Эразмовна и почему-то смущенно улыбнулась.
– Так, Гинкул, не заливай. Можно подумать, ты не знаешь, где живет Олег. Хрен с ним, с Жорой, но про Олега никогда не поверю.
И она рассказала Наташе о вчерашней встрече с Елизаветой Степановной и Верочкой.
– Я абсолютно уверена, что Андрей у Олега. Колись, гони адрес, вечером туда схожу.
Конечно, Наташа раскололась. Точного адреса она не знала, помнила только название улицы и объяснила на пальцах, как туда добраться. Это было где-то на Слободке, про «пешком» Анна Эразмовна погорячилась, и вечером пришлось уговаривать мужа, чтобы он ее отвез.
– Вечно ты меня дергаешь, – злился Леонид Владимирович. Конечно, какой мужик с радостью вскочит с дивана и помчится неведомо куда? Но прожила ли бы Анна Эразмовна со своим мужем двадцать пять лет, если бы не научилась его убалтывать? Вскакивал, вскакивал, как миленький, и мчался, ведомо и неведомо куда, и еще удовольствие при этом получал.
Через минут двадцать на своей старой «Волге», собранной очумелыми ручками Леонида Владимировича из металлолома, они были на Слободке. Покружившись еще минут десять в кромешной тьме, они, наконец, нашли улицу с поэтическим названием Ветрогонная, где в одноэтажном домике (а на Слободке почти все дома такие – частный сектор), снимал комнату Олег.
Муж выполз из машины и стал стучать в железные ворота. Загавкали все слободские собаки, басовито отозвалась и какая-то собака за воротами, явно очень большая.
– Боюсь, боюсь, нечего было ехать, – сказал муж и заколотил еще громче. Собака от злобы просто заходилась. Наконец, калитка в воротах заскрипела и, в неверном свете луны, которая именно в этот момент (спасибо ей!) вынырнула из-за туч, они увидели Олега.
– Анна Эразмовна, что вы здесь делаете?
– Олег, нам надо серьезно поговорить. – Когда Анна Эразмовна говорила таким тоном, спорить с ней
