меня… Возле универмага я видел, как убивали Вартана Погосяна… Помнишь, он играл на саксофоне, в институте… Длинный такой, в очках… Два ераза били Вартана головой о стекло витрины универмага.
– Вай мэ! – хлопнула ладонями старая Джульетта. – Как же ты видел? Говоришь, в коробке сидел…
– Дырку сделал, чтобы дышать… Один ераз держал Вартана за плечи, другой – за голову. Вартан, по- моему, уже не дышал.
Я знал, что «еразами» называли ереванских азербайджанцев. В конце восьмидесятых, в суматохе политико-административной перестройки, Ереван решил избавиться от проживающих в Армении азербайджанцев. Еразов погнали через горный перевал, зимой, на историческую родину, в Азербайджан. Те, кто не погиб в пути, не замерз, осели в Сумгаите, затаив на армян злобу и жажду мести… Если копнуть глубже – в конце сороковых годов в Баку появилось много армян-репатриантов, выходцев из Турции, а иначе – изгнанных турками. Прекрасные специалисты: обувщики, портные, золотых дел мастера. Их паломничество уже в те далекие годы вызвало недовольство коренных бакинцев-специалистов – слишком острой была конкуренция… Так и крутилось это колесо взаимного соперничества, вычерпывая своим кружением и немало крови.
– А может быть, это были не еразы, а просто уголовники? – произнесла Джульетта.
В Сумгаите тысячи заключенных-уголовников работали «на химии». Многие производства в связи с плохо налаженной системой очистки вредных технологических процессов использовали труд уголовников…
– Нет. Это были еразы, – вздохнул Сурен. – Скоро они и в Баку придут убивать армян, везде об этом говорят…
Не надо было в той обстановке быть провидцем – в самом начале девяностых годов в Баку начались армянские погромы. Планомерные, продуманные. Под давлением Народного фронта – стихийно возникшего организованного движения – армян выгоняли с работы, насильно выселяли из квартир, впоследствии погромы приняли форму и физического уничтожения.
Следующий мой приезд в Баку совпал с пиком вакханалии погромщиков, в феврале 1990 года…
Едва выудив из общей свалки свой чемодан с оборванной ручкой и подозрительным надрезом, я увидел на стене багажного загона фразу, написанную красной краской: «Утопим русских в армянской крови!»
«Ничего себе начало», – подумал я, поравнявшись с тощим небритым парнем, в руках которого бренчали ключи зажигания.
– Сян ким сян? – спросил таксист сквозь золотые зубы. – Эрмяни?
– Йок, – ответил я. – Джут баласы. Еврей.
Лицо таксиста растянулось в гримасу, означающую улыбку.
Прижимая к животу чемодан, я шел за ним к машине, пересекая ночную площадь аэровокзала. Странное чувство владело моим сознанием – я, привыкший к «неудобствам», связанным с моей национальной принадлежностью, сейчас испытывал какое-то умиротворение и даже чувство справедливого реванша по отношению к ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ, какое-то чувство утоленной мести: мол, примерьте, други, к себе, каково быть гонимым. Нехорошее чувство, понимаю, но слишком глубоко сидела обида. Однако многовековой опыт нашептывал: не торопись, приятель, все вернется на круги своя – рано или поздно возьмутся и за твоих кровников, неспроста половина еврейского населения Баку пакует свое добро. Хотя в городе появились листовки – обращение к еврейскому населению Баку от имени Народного фронта Азербайджана. Не дословно, но близко к тексту: «Друзья! Вы наши братья. Помните, что у нас с вами общий праотец Авраам. Никогда азербайджанский народ не пойдет против своих братьев. Вам ничего не угрожает…» Руководство Народного фронта всерьез беспокоил отток из республики высокопрофессиональных специалистов-евреев: врачей, инженеров, научных работников, которые, в сущности, составляли интеллектуальный костяк республики…
Мардакьянское шоссе маслянистой плетью тянулось к горизонту. Ветер с терпким запахом йода зло бился о приспущенное стекло, шевеля липкие волосы. Иногда из темноты проявлялись силуэты неподвижных станков-качалок – сколько нефти они высосали из этой земли! От их неподвижности веяло тревогой. Несколько раз такси останавливали какие-то люди с повязками на рукаве, бесцеремонно светили фонариком в мое лицо, спрашивая таксиста, кого тот везет, не армянина ли. Документы!
– Какой армянин сейчас едет в город? – отвечал таксист. – Думай, что говоришь!
Я показывал паспорт. Нас отпускали…
– Один анекдот расскажу, – повеселел таксист. – Что такое «дружба народов», знаешь? Это когда все люди мира, все-все, даже якуты… дружно взявшись за руки, бьют армян! – Таксист засмеялся.
Я угрюмо молчал, что явно не понравилось моему водителю. Он притих, глядя на дорогу. Он сейчас был похож на мрачную большую птицу.
У самого въезда в город, у станции метро, я услышал отдаленный вскрик. Короткий, резкий. Потом раздался сухой звук падающего на пол ореха. То был выстрел… И вновь тишина, лишь гул автомобильного двигателя.
У дома мамы такси остановилось, я вытянул из багажника неуклюжий одноухий чемодан. Протянул таксисту деньги и повернулся было уйти. Таксист меня окликнул… И тут стряслось самое невероятное – тот, кто хоть немного знаком с бакинскими таксистами, поймет меня.
– Возьми сдачу, дорогой. – Таксист блеснул золотыми зубами. – У нас сегодня революция. На чай не берем.
Отметив про себя отсутствие привычной доски со списками жильцов подъезда, я неуклюже обхватил чемодан, проклиная тех, кто сорвал такую удобную ручку. Нащупал подошвой ступеньку и, отдуваясь, поплелся по лестнице в блеклую сутемь подъезда, на третий этаж. Вскоре тишину озвучил тяжелый топот шагов – сверху спускались какие-то люди. Громко ругаясь по-азербайджански, они говорили о том, что армяне специально спрятали доску с фамилиями жильцов, думали, что их не найдут. И что мерзавец Насрулла успел занять армянскую квартиру, ту, что на втором этаже, хотя у него, паразита, есть своя квартира. Но ничего, сейчас они зайдут в другой дом, может, там больше повезет… Мое появление с чемоданом на мгновение вызвало замешательство. Их было трое, здоровенных мужиков…
– Йол вярь! – приказал я со злостью. – Дайте дорогу! – и продолжил командирским тоном по- азербайджански: – Не видите, тяжелый чемодан несу, дети ишака! Поднимитесь на площадку, иначе нам не разойтись.
