целлофановом пакете и подушку.
– Признаться, сэр, я никогда не был в Лос-Анджелесе, – с доверительной хрипотцой в голосе проговорил он. – Говорят, там качается земля и жить очень опасно.
– Проверим. – Я принялся разминать подушку.
– А еще я слышал, в этом Лос-Анджелесе много геев.
– Гомосеков? – уточнил я.
– Вот-вот, – кивнул кондуктор. – Говорят, Лос-Анджелес – столица таких парней.
– Проверим, – повторил я и засмеялся.
Засмеялся и кондуктор, показывая прекрасные зубы из-под пухлых лиловых губ: белые, крупные, ровные – предмет моей зависти.
Кондуктор отошел, оставив мне хорошее настроение. Вспомнился забавный случай. Бывший мой земляк Корабельников пригласил меня к себе «на ранчо», в трех часах езды от Нью-Йорка, в предгорье Аппалачей. Поутру мы пошли на речку, поглядеть, если повезет, как форель пытается пройти валуны вверх по течению, благо речка текла чуть ли не у самого порога дома. Неожиданно из леса появился мужчина средних лет, в болотных сапогах. Вязаная шапчонка открывала его широкое улыбчивое лицо, засиженное веснушками. Это был Шон, ирландец, ближайший и единственный сосед Корабельникова. Тот представил меня Шону, сказал, что я приехал погостить из Нью-Йорка. Шон протянул мне широкую ладонь.
– Я знаю Нью-Йорк, – сказал он по-свойски. – Был раз, с отцом. Гусей там видел… А что, гуси там еще до сих пор бродят?
– Как вам сказать? – ответил я уклончиво. – И отцу гуси понравились?
– Не помню, – вздохнул Шон. – Отец умер. Замерз в лесу в День святого Патрика, пьяный был. Пошел капкан ставить на волков. Уснул и замерз… А то пошли ко мне. Покажу могилу отца. Памятник ему своими руками сделал. Люди из Скрентона приезжают посмотреть…
– В следующий раз придем, Шон. – Корабельников похлопал Шона по плечу. – Как мой пистолет, стреляет? – вслед соседу крикнул он и, повернувшись ко мне, пояснил: – Пистолет я ему подарил, пневматический. Шон радовался, как ребенок.
– Он и вправду ребенок, – ответил я. – Взрослый мужик. Гуси в Нью-Йорке, это ж надо… Может, его с отцом высадили в Центральном парке и там же подобрали?
Эта давняя встреча с Шоном припомнилась мне при разговоре с кондуктором вагона, который ни разу не был в Лос-Анджелесе, где «качается земля и жить опасно». Впрочем, там и впрямь зона землетрясений и жить, признаться, небезопасно. Так ведь и в Нью-Йорке бродят гуси… кое-где.
Солнечный луч проник в купе. Я прильнул лбом к остуженному оконному стеклу, за которым, точно паста из тюбика, сплошняком выдавливались поселки, фермы, предприятия, раскрашенные четкими красками: кровля одного цвета, корпус – другого. То ли сами хозяева эстеты, то ли «Амтрак» прижучил: дескать, нечего портить вид из окон наших вагонов, люди деньги платят. Ибо в «родном» Джерси-Сити я встречал такие чумазые предприятия, словно оказался в Колпине, под Петербургом, у стен Ижорского завода. А тут все напоминает мне американо-российский концерн «Пепси-кола», что раскинул свои угодья на Пулковском шоссе, по дороге в аэропорт. Рождественская игрушка, а не промышленный комплекс… И опять: поселки, фермы, небольшие городочки, кладбища. Уж больно зачастили кладбища: небольшие, почти плоские наделы земли, нередко без ограды, с ровными, точно поставленные на попа костяшки домино, аскетичными памятниками темно-серого цвета. Понятное дело – каждому поселению положено иметь свое кладбище, как и свою церковь… Взгляд продолжал инспектировать ландшафт… Скопища легковушек, спящих на просторных площадях, перемежались со стадами гигантских трейлеров, автобусов или целой рощей белоснежных яхт на аккуратных стеллажах, хотя никакой воды вблизи я не видел. Или стоящий крыло к крылу выводок легких одномоторных самолетиков – видно, где-то сборочный цех…
Но где люди?! Люди! Где они?! Не воскресенье ведь, не суббота, когда американский народ прыгает в автомобили и несется куда глаза глядят… Четверг сегодня, четверг! Где люди?! Одни автомобили! «А в них и люди», – догадливо заключил я. Впрочем, мне казалось, что даже по хайвею машины мчатся сами по себе, подчиняясь приказу водонапорных башен, что, подобно гигантским крабам, расставили свои опоры-клешни, обозревая с высоты окрестности и диктуя свою волю всему этому механическому миру. А если где не подчинились приказу, то на усмирение посылались войска высоковольтных опор…
Взгляд вяло сползает с безразмерного полотна, что тянется за окном, хочется спать; накануне отъезда я припозднился и не выспался. Был в опере. Неожиданно… Утро не предвещало никаких вечерних развлечений – и вдруг звонок дочери из Калифорнии: «Чем занимаетесь? Папа готовится к отъезду? А я заказала вам билет в театр. Сегодня. Вечером. Билеты в кассе Метрополитен-опера». Какая опера?! Завтра мне уезжать, столько дел… но трубка отвечала тишиной: американские телефоны не тратят энергию на сигнал отбоя. Поначалу это меня обескураживало, казалось, отключили телефон, потом привык… Вообще телефон – это особая сторона жизни Америки, которая затрагивает все население. Одних сотовых телефонов в стране около сорока пяти миллионов, не считая пятнадцать миллионов пейджеров. Факсы есть практически в каждом офисе. Или, к примеру, кассовые аппараты в любом магазине, где принимают кредитные карточки. Без индивидуального телефонного номера они не работают…
Между главными «китами» телефонного бизнеса идет борьба за каждого абонента. Снижают стоимость переговоров, предоставляют массу всяких услуг, льгот, поощрительных призов, совершенствуют техническую базу. В начале следующего века Америка переходит с десятизначного набора на двенадцатизначный. А это не только техническая проблема, но и психологическая. Известный манхэттенский код 212 для многих нью-йоркцев является символом принадлежности к элитарному слою жителей самого великого города мира, а с введением дополнительного набора цифр они как бы смешаются с «простолюдинами». И уже загодя формируется общественное мнение для протеста против такой беды. Повод для протеста может быть самый неожиданный. Так, китайская община Южной Калифорнии подняла скандал, когда код 818 заменили на 626, – цифра 8 приносит китайцам счастье, а 6 – наоборот. И откричали свое! Так что телефон – это «альфа и омега» американской жизни. Вот и дочь моя Ириша из Калифорнии по телефону заказала билеты в нью-йоркскую Метрополитен-опера, оплатив стоимость своей кредитной карточкой и тоже по телефону…
Есть сооружения, особые достоинства которых проявляются в часы, когда они свободны от своих прямых функциональных обязанностей, – тогда здания открывают взору замысел создателей, во всех деталях, от которых нередко отвлекает внимание присутствие людей. А случается наоборот, подобно Метрополитен-опера: по мере заполнения зрителями величественного многоярусного фойе отчетливее проявляется творческий поиск автора. Архитектор Джонсон задумал создать «живые фризы», роль которых выполняют сами зрители. Особенно это впечатляет с главного фасада Линкольн-центра. В вытянутых вверх стеклянных пеналах, как в аквариуме, освещены фигуры людей во всем своем разнообразии. В то же время
