— А сколько ей лет?!
— Она старше меня.
— На много?
— На пять лет.
— На пять. Тогда это серьезно! — воскликнула Нина Павловна. — Как все странно. Я не вынесу…
Она ушла в свою комнату. Феликс Орестович топтался на месте. Филипп улыбался.
— А с письмом газету не принесли?
— Нет, не принесли…
Новер многозначительно вздохнул и ушел. Филипп побрился, переоделся, выключил приемник и осторожно запер комнату. В руках он держал огромный пакет, перевязанный бельевой веревкой. Ковальские когда-то подарили ему детскую лошадку. Ее можно подарить сегодня вторично. Только бы не наткнуться на стариков. Как бы не так! Проклятая привычка прощаться, когда Филипп уходил! Будто он им сын, внук, племянник!
— Что это за сверток? — поинтересовался Новер. Из-под бумаги пробивался вздорный лошадиный хвост. Как кусок пакли. — Ведь ей уже под тридцать, — ошеломленно добавил Новер.
— У нее есть дочка.
Очередной вопрос замер у Новера.
— Не говорите об этом Нине Павловне. Покамест, — попросил Филипп. — Впрочем, как хотите…
Лошадиный хвост зацепился за скобу замка. Новер его освободил и глубоко вздохнул.
Филипп поставил сверток на пол и принялся рассматривать россыпь звоночных пуговок. Красные, желтые, белые, черные… Он позвонил. Дверь открылась мгновенно. Нина стояла около двери. С ней девчушка в коротеньком сиреневом платье. Девчушка смотрела на Филиппа забавными глазенками без бровей… То есть брови были, но светлые-светлые.
— Вам кого? — спросила она.
— Кого? В самом деле, кого?! Ну, допустим, тебя!
Нина улыбнулась.
— Проходи, Филипп, мы сейчас… Неотложное дело. Не забыл — моя комната последняя.
В квартире было двенадцать съемщиков. В коридоре — двенадцать дверей и длинный ряд электросчетчиков на стене. Пузатых и черных. Филиппу казалось, что двери, мимо которых он тащил сверток с конским хвостом, дышали и шевелились. За одной кто-то ехидно хихикнул. Из другой вышла гражданка в халате и с грядками бигуди на голове. Она задержала взгляд на свертке и, не ответив на вежливое «здрасьте», толкнула дверь напротив. Да, это, пожалуй, не Ковальские с Жизневыми…
Филипп втащил в комнату Нины сверток.
— И вы уже давно не стучитесь?
Филипп оглянулся. Если бы пожилая женщина и не была так похожа на Нину, он все равно узнал бы ее по насмешливой прямолинейности вопроса.
— Извините… Я не заметил.
Женщина слегка улыбнулась. Филипп приободрился и стал «распрягаться». Откуда так много бумаги? Заворачивал всего в две газеты. Женщина посмотрела на мощный круп лошади из папье-маше.
— Понимаю. Вы не постучались, решив, что попали в конюшню?
Голос ее звучал строго, без тени доброжелательства. Она вышла, едва не опрокинув лошадь. Филиппу стало неловко. «Что она разозлилась? Не пойму… Неласковая, видно, теща».
Лошадь стояла на полу. У нее был довольно глупый вид. В комнату вошла Нина. Она посмотрела на игрушку и потрогала хвост.
— Не обращай внимания!
— Я ничего не понимаю…
— Она считает, что человек, который делает такие дорогие подарки, имеет право на большее. А это слишком скоропалительно, ее не было дома только месяц. Прочла мне сейчас лекцию о моральном облике. Строгая мама…
Нина распахнула шкаф, сняла с вешалки платье и зашла за ширму. Филипп увидел, как ступни ее ног освободились от домашних туфель и стали, босые, прямо на пол. Через ширму перекинулся халат, и вверх взлетели загорелые руки с платьем, она собиралась его надеть через голову… До ширмы было два-три шага. Не больше. Филипп встал и решительно сделал эти шаги. Он увидел испуганные и негодующие Нинины глаза.
— Ненормальный! Мама войдет! — Нина высвободила руку и оттолкнула его. Филипп вернулся к своему креслу…
Лошадь по-прежнему стояла, опустив хвост.
— Я тебя очень люблю… Очень.
— Верю, — ответила Нина. — Но если б я тебя не оттолкнула, ты бы черт знает чего натворил…
В комнату вбежала Лариска. Увидев лошадь, она замерла, секунду постояла и осторожно стала приближаться.
— Она живая или детсадовская?
Лариска потребовала, чтобы ее усадили на лошадь. Но тут же испугалась и попросила, чтобы ее сняли. Ей понравился лошадиный хвост. Особенно, как он гладит щечки…
Вошла Нинина мать. Одернув на Лариске фартучек, она принялась что-то высматривать в буфете. Филипп подошел к ней.
— Вы извините меня… Я не думал, что это так вас обидит… Это подарок одних стариков, моих близких. Она куплена давно. И с тех пор стояла без дела. Честное слово…
Он говорил искренне. Женщина это почувствовала и улыбнулась. Доброй улыбкой.
— Будет вам… Значит, вас зовут Филипп?..
Через Кировский мост переползали трамваи, пробегали автобусы и такси. Обычная вечерняя жизнь.
— Я сегодня чуть не опоздала на вокзал встречать своих, — проговорила Нина.
— Заработалась?
— Представь себе… Да, новость. Я несколько дней буду сидеть в плановом. Трещать на арифмометре. Приказ директора. От каждого отдела по два человека. Готовим план снабженцам и вспомогательным цехам. Они будут работать с расчетом на три месяца вперед. Например, сборщики в апреле гонят апрельскую программу, а вспомогательные и заготовительные цеха — августовскую. Не будет штурмовщины! Идея директора… Смешной он… Я представляю, как он, взъерошенный, ездит по управлениям и банкам, выколачивая деньги…
Филипп смотрел, как тощий буксирчик тянул самодовольную баржу. Мелкая волна суетливо разбегалась от тупого носа: казалось, что баржа брюзжит. Совсем как живая. Но буксирчик был настойчив. Может быть, его вдохновляла надпись «Якорей не бросать!»?
— Если сорвется эта идея, ему здорово влетит. Кое-кто шипит в кулачок, а он плюет и рискует! Восхищаюсь людьми, которые рискуют по-крупному. Рискуют для дела. Что ты молчишь?
Филипп усмехнулся:
— Собираюсь рискнуть по-крупному.
— Ставка?
— Жизнь.
— Громко… Посидим?
Сели. Мимо прошел милиционер. Он ел мороженое и смущенно поглядывал на молодых людей. Милиционер был на посту, и ему было жарко. Отойдя немного, он огляделся и скомкал серебристую обертку. Урны поблизости не было. Милиционер, продолжая вышагивать, вытянул руку в сторону. Серебристый комок скользнул по гранитной стенке в воду. Совершив «нарушение», милиционер выпрямился и строго удалился… Филипп и Нина рассмеялись.
Сидеть на гранитном полукруге было уютно.
— Нина… Я хочу с тобой серьезно поговорить.
