укрепление кухонной автоматики. Тогда геофизическую аппаратуру примется осваивать расторопная колхозная бригада, приспособив под это дело зернохранилище и пригласив к себе вместо агрономов группу конструкторов.
Коростылев, склонив голову набок, смотрел в лицо Грекова. Чуть запавшие щеки главного инженера покрылись бледно-розовыми пятнами.
— Что с вами, Геннадий Захарович? Не слишком ли вы увлеклись? — Смердов не мог понять поведение главного инженера. Ведь уговорились же обо всем.
— Он прав! — громко сказал Старостин.
— А вы б помолчали, уважаемый Георгий Леонидович. — Смердов резко обернулся к Старостину.
— Почему? Я такой же член партии, как и вы. И нахожусь в кабинете секретаря горкома, а не у вас дома. — Старостин тряхнул своими кудрями. — Геннадий Захарович прав!
— Думаю, нет нужды напоминать о пользе слияния мелких производств, — Коростылев произносил слова спокойно, уверенный в том, что повышать тон нет надобности.
— Но не по принципу общего трамвайного маршрута! — возразил Греков.
— Вы несколько сгущаете краски.
— Нисколько, товарищ Коростылев. Почему нас не объединят с центральным конструкторским бюро? Или с проектной организацией? Вот какой камень надо сдвинуть. А то они окопались, сами себе хозяева. Зачем им идти в подчинение?
— И окладов таких не будет, — поддержал Старостин.
Греков одобрительно кивнул и расправил плечи. Ему хотелось избавиться от гнетущей скованности. Он ненавидел себя в таком состоянии. Но что поделать, нервы!
— И до ваших проектировщиков дойдут руки. Дайте срок. Хотя разумней, если именно завод будет подчиняться проектировщикам. Вас это не устраивает? — Коростылев улыбнулся.
— Лично меня это устраивает, — ответил Греков. — Меньше будет забот.
— И ответственности, — в тон ему сказал Коростылев, — например, за невыполнение плана. Как же вы так? Выполняли, выполняли и вдруг — прокол.
В кабинете стало тихо.
Смердов перевел взгляд к окну, лицо его приняло отрешенно-смиренное выражение.
— На все есть свои причины… — Греков налег грудью на малиновый край стола. — Да, да… Свои причины. Вы знаете, Сергей Сергеевич, во сколько раз поток остро необходимой рабочей информации превышает физические возможности начальника цеха нашего завода? В три раза! А мастера цеха? В пять!
Коростылев с любопытством посмотрел на главного инженера. Греков поднялся из-за стола, неловко ударился об его угол. Прижимая ладонью ушибленный бок, сделал несколько шагов по кабинету.
— Недавно я попросил экономистов проанализировать состояние нашего завода. Ребята попались толковые, из института профессора Тищенко. Они все и преподнесли. — Греков остановился на мгновение у стола и положил руку на свою кожаную папку. — Мы с вами люди взрослые. И нечего нам очки втирать друг другу. Положение серьезное. Случайный, по общему мнению, провал плана произошел по причине далеко не случайной. Не знаю, как на других предприятиях, но уровень нашего производства уже не может обеспечить высокий технический класс продукции, которую мы выпускаем, а тем более той, что готовимся выпускать. А если говорить начистоту, обвинять меня надо не за срыв плана в прошлом месяце, а за качество некоторой продукции, что покидала наш завод за последние год-два. Именно за это. И главное…
— Браво, Греков! — прервал Смердов и демонстративно похлопал в ладоши. — Теперь возьмите бюллетень и ложитесь в психдиспансер.
— Не мешайте, Рафаэль Поликарпович! — Старостин сделал протестующий жест. — Дайте сказать человеку.
— Продолжайте, Геннадий Захарович. Вы сами определили условия: «нечего втирать очки». — Коростылев вплотную приблизился к Грекову, — В чем же заключается самое главное?
— Извольте — скажу. — Греков потер пальцами подбородок. — Главное в том, что мы сеем равнодушие и безответственность. Раз можно заниматься своим делом так, как иной раз занимаемся мы, то все дозволено. Вот почему, Сергей Сергеевич, я отважился забраковать аппаратуру, в которой притаилась маленькая «липа». Возможно, эти приборы работали бы неплохо, но в самой их основе было небольшое отступление от технических условий. Если говорить иначе — маленькое отступление от закона. И вообще, перед законом не должно быть генералов и солдат. Все равны. Пренебрежение законом дорого обходится и человеку и человечеству. Рано или поздно. Хотя поначалу может показаться, что все благополучно. Заб- луж-дение! Ладно, я, кажется, увлекся и отступил от темы.
— Вы давно, Греков, отступили от темы, — проворчал Смердов. — Цель нашего визита — исполкомовское письмо. А вы расфилософствовались!
— Почему, Рафаэль Поликарпович? — Греков усмехнулся. — Сессия исполкома выделила нам триста квадратных метров жилья. Решение сессии — закон! Однако произошло нарушение закона. Вот мы и приехали в горком. А тут, оказывается, поддерживают отступление от закона. Повторяется то, что случилось с нашим бракованным прибором.
— Ну, нет! — возразил Коростылев. — На последней сессии было решено разгрузить городскую очередь частично за счет ведомственных распределений. Вы просто не знаете об этой поправке к закону.
Греков сел и резко хлопнул себя по коленям.
— Значит, все по закону! А мы думали, злая воля. Думали, хотят усмирить нашего строптивого Рафаэля Поликарповича.
— Усмирить? Зачем же так? Мы можем поладить и методом убеждения. — Коростылев отошел от Грекова к столу и приподнял за угол коричневую папку. — Отважились забраковать некачественный прибор?
— Есть обстоятельства, при которых исполнение своего прямого долга требует решительности и воли. Я имею в виду не какие-либо исключительные ситуации, а обыденные и простые. Разве у вас подобного не бывает, Сергей Сергеевич?
— Бывает, Геннадий Захарович, бывает.
Они разговаривали таким тоном, словно встретились на дне рождения или на семейной вечеринке. Два старых приятеля, знавшие друг друга много лет. Лишь подчеркнутое обращение друг друга на «вы» вносило в разговор незначительный, но вполне определенный оттенок, исключающий ложную доверительность, когда собеседники так нравятся друг другу, что походя прощают мелкую сладенькую лесть, за которой прячется взаимное равнодушие.
Глазок селектора торопливо замигал. Секретарша сообщила, что вновь звонят с мясокомбината.
— Сейчас не могу. Я им сам перезвоню, когда освобожусь. — Коростылев нетерпеливо положил трубку и обернулся к Грекову. — Жаль, мы с вами редко встречались. Мне нравится наш разговор.
— Думаю, что не очень. Ведь в наших неприятностях отчасти есть и ваша вина, — сказал Греков. — И вполне может быть, что в дальнейшем на мою голову посыплются всевозможные шишки, происхождение которых я не сразу и пойму.
— Знаете, Геннадий Захарович, мне действительно было интересно с вами разговаривать, но, оказывается, вы все время думали о себе, что вы герой. И даже втайне восхищались собой. — В голосе Коростылева звучало огорчение.
— Извините, — смущенно проговорил Греков. Он чувствовал стыд. Какие у него были основания не доверять Коростылеву? Никаких. Да он и не подумал о том, что именно так могут быть истолкованы его последние фразы.
— Да чего уж там! Пожалуйста. — Коростылев поднял коричневую папку: — Можно ознакомиться?
— Прошу вас, — торопливо сказал Греков. — Буду рад. Это экономические и отчасти социологические рекомендации.
Коростылев переложил папку на свой полированный стол.
