перекупщиков начальник базара не знает? Или милиция? – продолжал Чингиз.
– Всех в лицо знают. За руку здороваются, – добавил Полад. – Вот и соображай, если голова есть.
– Хорошо, ребята, что же делать? – растерянно обронил Прохор Евгеньевич.
И все рассмеялись.
Встречный поезд рванул тяжелым ветром по стеклам и пошел громыхать, гоняя мимо окна пунктирные тени. Наконец, проскочил…
– Что делать? – поддержал Чингиз. – Расстреливать надо. На площади. И по телевизору показывать… Через неделю все взяточники и спекулянты пропадут. Нет?
– Клянусь мамой! – поддержал Полад.
Опять все помолчали.
– Это не метод, – вздохнул Прохор Евгеньевич. – Нельзя человека за какие-то деньги или там фрукты жизни лишать. Это противоестественно. – Уловив на себе потеплевший взгляд «милой Вареньки», скрипач приободрился. – Да и вообще… Известно – не то в Иране, не то в Ираке, не помню точно… За воровство отрубали руку. Но я не о том…
– Чего, чего? – напряглась Дарья Васильевна. – Ну и голос у тебя, Проша, точно не мужик вовсе. Еще и колеса стучат.
– Прохор Евгеньевич говорит: руку за воровство отрубают, – вежливо пояснил солдат Витюша.
– Это где же? – охнула Дарья Васильевна.
– В некоторых отсталых странах, – вновь терпеливо пояснил Витюша.
– Но что характерно – именно во время экзекуции резко участились факты воровства…
– Мало рубили! – с издевкой произнес молодой человек из служебного купе.
Никто и не заметил, как он появился в коридоре.
Прохор Евгеньевич был явно недоволен этим явлением. Он передернул плечами, показывая, что считает шутку неуместной, и продолжил, глядя на Варвару Сергеевну:
– Человек смотрит на казнь, а в это время карманы его и очищают. Сам читал в какой-то газете, – но голос его уже потускнел.
Варвара Сергеевна сжала зубами кусочек сыра. Сыр ей нравился…
– Господи, да ну их к бесу, этих жуликов! – воскликнула она. – Как называется эта трава, Чингиз?
– Рейхан… Говорят, она возвращает молодость. Конечно, вам не надо.
– Вам надо нечто иное, – дерзко вставил молодой человек из служебного купе.
Варвара Сергеевна не удостоила его взглядом.
– Надо, сосед, надо, – улыбнулась она Чингизу. – Особенно, когда рядом взрослый сын, – она погладила солдатика по колену.
Тот нахмурился, но промолчал, продолжая жевать бутерброд.
Какая-то неловкость вдруг возникла в компании этих малознакомых людей. Чем объяснить эту неловкость? Может быть, нескладный скрипач чем-то смущал спутников. Или бабка со своим хитроватым прищуром острых глаз… А возможно, появление молодого человека из служебного купе с его нагловато- развязной интонацией низкого, сочного голоса…
Бывает же так: кажется, что все сложилось, что все как-то притерлись друг к другу, и неожиданно стала зримой несовместимость людей, та, которую не снять никаким застольем, никаким душевным разговором. И самое разумное – разойтись по своим углам, унося с собой остатки дружеского тепла…
– А что, проводник все не появлялся? – спросил молодой человек из служебного купе. Он уперся подбородком в согнутую руку и, переводя взгляд узких голубых глаз с одного обитателя купе на другого, неизменно возвращался к Варваре Сергеевне.
– Мы как-то не очень следим за проводником, – Прохор Евгеньевич решил превозмочь себя и осадить нахала. – Полагаем, что это его прерогатива – следить за нами…
Молодой человек усмехнулся, продолжая глядеть на Варвару Сергеевну.
– Слушай! Зачем тебе проводник? – проговорил опьяневший Чингиз. – Садись с нами. Кушай, пей! Угощаем…
Но приглашение радушного кавказца повисло в воздухе – молодой человек ушел в свое купе.
Игорь лежал на комковатом пятнистом матраце, вслушиваясь в голоса, что прорывались сквозь переборку. В соседнем купе веселились вовсю. А здесь, в колодезной глубине служебки, сидел у окна мрачный старик и щурил слезящиеся глаза на сизый вечерний пейзаж, что лентой разворачивался в направлении, обратном бегу поезда…
Они молчали уже не меньше часа. Лишь изредка старик отводил лицо от запотевшего стекла и, прислушиваясь к веселому шуму за стеной, произносил в пространство:
– Господи… не дадут спокойно доползти до могилы, не дадут.'
– Ну уж бросьте, Павел Миронович, в этом деле вас не оставят на произвол судьбы. Помогут! – подхватил Игорь с серьезной суровостью.
Старик пальцами пригнул ворот плаща и по-птичьи склонил плоскую голову набок, высматривая на полке своего попутчика.
– Игорь… я вас знаю с детства. Но не думал, что вы можете быть таким жестоким.
Игорь с трудом сдерживал себя. «Может, пойти к соседям? – подумал он. – Звали ведь». Он вспомнил женщину из соседнего купе. Только вот молодые люди вокруг нее несколько осложняли обстановку…
– И угораздило меня сунуть в тюк пижаму, – захныкал старик. – Теперь что – в плаще спать?
– Предупреждал же вас, – съязвил Игорь. – Столько барахла напихали в эти тюки. Где только вы его набрали?
– Долгая жизнь. Вы еще молоды, не судите.
– А тарелки зачем? Неужели у вашей сестры не найдется для вас лишней тарелки?
– Не трогайте мою сестру. Она святой человек, – и, помолчав, старик добавил: – Ваша матушка тоже о ней говорила дурно.
– Может, у моей матушки были на то основания? – не удержался Игорь и, упреждая кудахтанье старика, сказал: – Ладно, успокойтесь. Я дам вам свой тренировочный костюм.
– Спасибо! – старик, пытаясь устоять слабыми ногами на живом полу, принялся стаскивать с себя плащ.
Игорь вытянул с антресолей чемодан. Тренировочный костюм оказался уложенным в самый низ.
Старик достал из внутреннего кармана багажные квитанции и бросил на Игоря озабоченный взгляд. Уловив момент, он с завидной быстротой расстегнул брюки и, добравшись до полотняного кармашка, что серой заплатой виднелся на голубых байковых подштанниках, торопливо упрятал квитанции и пристегнул булавкой…
– Трудно быть богатым человеком, – невзначай отметил Игорь, выволакивая на свет тренировочный костюм.
– Бедным быть трудней, – пробормотал старик.
– Не спорю, – Игорь швырнул ему костюм и вышел в коридор.
Вагон уже принял жилой вид. С полок свешивались небрежно заправленные простыни, сползающие одеяла. Чьи-то голые ноги горбатым мостиком перекинулись через проход. Малыш бегал вдоль коридора, издавая ликующие вопли. Устойчивый дух общежития уже настоялся в вытянутом жилище на грохочущих железных колесах, несмотря на легкий ветерок, праздно гуляющий по коридору…
Из соседнего купе доносился негромкий разговор. Бабка в платке, опавшем на ворот зеленой кофты, оглядела Игоря цепким взглядом.
– Что, милай, взопрел в своем тереме небося, – общительно проговорила Дарья Васильевна, радуясь новому лицу.
– Весело у вас. Едите-пьете сладко, – в тон ответил Игорь.
– Садись к нам, дорогой, – предложил подвыпивший Чингиз. – Прохор, подвинься… У Прохора есть скрипка, он сыграет. Сыграешь, Прохор? «Шалахо» знаешь? Танец такой… Наверно, кроме лезгинки ничего не слыхал?…
Пассажир средних лет, который относился к Игорю настороженно, засопел и отвернулся.
Игорь намеренно не смотрел в глубину купе, где у окна, вежливо оборотив скучающее лицо к спутникам,
