– Не спишь, Сейка? – проговорила Лиза не отдаляя лица от шеи Евсея Наумовича и, перепустив долгий утвердительный вздох, добавила: – Знаю, о чем ты думаешь.
Евсей Наумович выжидательно молчал.
– О чем ты думаешь, Сейка?
– Ты же знаешь, – разлепил губы Евсей Наумович.
– Знаю. Я ненавижу предательство, Сейка. Меня не раз предавали. Твой приятель, этот самый Эрик Михайлович, после того как вы вдвоем побывали на Садовой, заявился туда и на следующий день. Ты знал об этом?
– Как? – оторопел Евсей Наумович. – На следующий день?
– Не знал! – с каким-то злорадством воскликнула Лиза. – Так я и думала. Ему захотелось переспать со мной. Так он и сказал Жанке – я в тот день не работала, ездила на осмотр в диспансер. Он обещал прийти завтра, чтобы Жанка мне передала. А на следующий день нас из квартиры вытурили – пришел черед другой мамки, Матильды, с ее бригадой. Наша мамка с Матильдой ту крышу арендуют пополам, по десять дней каждая.
– Ты смотри, – пробормотал Евсей Наумович. – Ай да Эрик! И впрямь нет преград его страстям.
В голосе Евсея Наумовича сквозила горечь.
«Однако могу ли я упрекать своего друга? – думалось Евсею Наумовичу. – В том, что он умолчал о своем визите на Садовую? Может быть, он не хотел огорчать меня? Да и сам я вряд ли стал рассказывать об этом, случись подобное со мной».
Тем не менее горечь не оставляла Евсея Наумовича.
– Вольному – воля, – проговорил он. – Какое же это предательство, Лиза? Сама понимаешь – страсть размазывает мужчину, как.
– Понимаю, Сейка. – перебила Лиза. – Только предательство в ином. Все! Хватит, Сейка. Я и впрямь спать хочу. Можно, я отдельно лягу? Иначе мне не уснуть.
– Спи здесь, – решил Евсей Наумович. – Я отправлюсь в кабинет. Захочешь принять душ, вот мой халат.
Евсей Наумович по-особенному относился к кабинету. Возможно, оттого, что именно там сильнее всего сохранился дух дяди Семы, младшего брата отца. Смерть дяди в эмиграции Евсей Наумович переживал так же остро, как смерть мамы. С детства у Евсея Наумовича сложились с ним близкие отношения. По духу он был ему ближе, чем отец, беспартийный большевик и коммунистический ортодокс.
Главная достопримечательность кабинета – книги в своем большинстве принадлежали дяде, страстному библиофилу. И письменный стол красного дерева с резными узорными тумбами дядя купил в антикварном магазине сразу, как въехал в эту квартиру. Такой стол сейчас наверняка стоит огромных денег. Почти каждая мелочь в кабинете когда-то покинула антикварный магазин. Подсвечники с античными фигурами в основании. Бронзовые медальоны. Две картины в черных багетах над тахтой работы неизвестных художников восемнадцатого века. А сама тахта! Широченная, с твердыми валиками, покрытая ковром, несмотря на почтенный возраст, не продавливалась и не скрипела. Сын Андрон, в детстве, под впечатлением сказки про Буратино, прозвал тахту «Черепаха Тортилла». Евсею Наумовичу пользоваться тахтой по назначению приходилось нечасто, а когда это случалось, память возвращала его в те времена, когда в квартире властвовал маленький Андронка. Став взрослым, сын женился и переехал в отдельную квартиру, отданную молодой семье бабушкой. Сама же Антонина Николаевна в те времена жила с Евсеем и его женой Натальей в этой трехкомнатной квартире вплоть до своей смерти. Над тахтой висел портрет маленького Андронки – в берете и с бантом у ворота полосатой рубашонки. Такая же фотография висела в квартире в Нью-Йорке, в городке Джерси-сити, где Андрон жил с семьей.
Евсей Наумович достал из шкафа две простыни, подушку, толстый плед из верблюжьей шерсти. Расстелил все это на тахте, выключил свет и улегся. Надо бы проветрить подушку, ею давно не пользовались, мешал затхлый запах. Поворочавшись, Евсей Наумович натянул простыню на подушку. Кажется, помогло, правда, появилось некоторое неудобство, ну да черт с ним, не каждый день приходится спать на тахте.
Видно, Лиза после душа сразу уснула – в спальне воцарилась тишина.
Претензии Лизы к Эрику оставили определенный осадок в его душе. Конечно, она не могла знать о глубокой привязанности Евсея Наумовича к своему другу. Иначе бы не стала все рассказывать. Возможно, Лиза хотела как-то раззадорить Евсея Наумовича, распалить к себе интерес. Не совсем понимая, что Евсей Наумович далеко не молодой человек, клюющий на подобную наживку и что у него могут быть иные оценки женской притягательности. Да, близость молодой, красивой женщины его возбуждает, но вместе с тем не избавляет от иллюзий. Он понимает, чем может быть интересен такой женщине. И особенно после того, как она попала к нему в дом, в эту обстановку. А ведь Лиза такая женщина и есть. Или она другая?! И поэтому поведала о визите Эрика на Садовую улицу, сочтя его желание провести время именно с ней, скажем, не этичным?
Евсей Наумович поднял голову и посмотрел в сторону спальни. Он почувствовал сильное желание поговорить с Лизой. О чем? Просто поговорить, с тем чтобы в разговоре нащупать те самые неизвестные ему причины, побудившие ее к откровению. Убедиться, что она такая же, как и другие женщины. Во всяком случае, те, что встречались на жизненном пути Евсея Наумовича до сих пор.
Приоткрытая дверь спальни пропускала блеклый свет ночника. Без малейшего намека на то, что там кого-то ждут и будут ему рады.
Вскоре Евсей Наумович уснул.
Он пробудился от приглушенных звуков, что проникали сквозь плотно прикрытую дверь кабинета. Обычные звуки, сопровождающие возню на кухне.
«Прикрыла дверь, не хотела меня беспокоить», – Евсей Наумович поднялся со своего лежбища и лукаво подмигнул сыну: Андронка улыбчиво взирал на отца с настенной фотографии.
Лиза, в его домашнем халате, забранном в талии какой-то веревкой, выглядела так же соблазнительно, как и в костюмчике. Даже более соблазнительно. О чем и сообщил ей Евсей Наумович.
– О, Сейка, доброе утро! – без тени жеманства всплеснула руками Лиза. – Я так чудно спала, точно у мамы в Перми, ей богу.
– Так ты из Перми? – Евсей Наумович прильнул к Лизе и поцеловал в щеку. – Говорят: «Пермяки – соленые уши».
– Ты и это знаешь? – Лиза отстранила голову и лукаво посмотрела на Евсея Наумовича.
Ее глаза сейчас цвели особым сиреневым цветом. Совсем не тем, каким казались ночью – темно- синим.
– Никак не могу уловить настоящий цвет твоих глаз, – произнес Евсей Наумович – Третий раз я в них смотрю и всегда они разные.
– Почему третий? – Лиза вскинула брови.
– Ну, первый раз – это в первый раз. Потом – вчера ночью. А сегодня – третья встреча. Верно?
– Верно. Приведи себя в порядок и садись за стол. Только сейчас Евсей Наумович обратил внимание на результат хлопот Лизы. Что можно было выжать из чрева его старого холодильника эпохи раннего Брежнева? Даже странно.
– В твоем холодильнике такой бардак, что, покопавшись, можно кое-что и найти. Да и вчерашние пельмени пригодились. Говоришь, раз в неделю у тебя кто-то прибирает?
– Да. Заходит одна женщина. Знакомая моей покойной матери. Прибирает. Иногда готовит на неделю. – Евсей Наумович искоса взглянул на себя в зеркало, провел ладонью по подбородку, решая – бриться сейчас или после завтрака? В решение этой проблемы вмешалась Лиза, придвинув к нему тарелку с жареными пельменями, присыпав их сухим укропом.
– Садись. Остынут.
Евсей Наумович не устоял – жареные пельмени были его слабостью. И он понимал толк в этом кушанье. Лиза ему угодила – пельмени оказались не сухими, а такими, как надо: прихваченные с боков розовой твердой корочкой и влажным жирком внутри, они сохраняли вкус мяса, аппетитно похрустывая во рту. Одобрительно мыча, Евсей Наумович прикрыл глаза в знак величайшего одобрения. Что послужило толчком для неторопливого разговора о кулинарных пристрастиях. Евсей Наумович вдруг вспомнил давно им забытое слово «анчоусы». Вспомнил о том, как в былые годы он покупал в Елисеевском магазине жестяную коробку
