эффект присутствует, что он может привести к непредсказуемым результатам, Евсей был убежден. И это пугало. Так же как и чаша ванны, что своей формой походила на белый гроб.
Самое действенное избавление от тягостных мыслей – заняться каким-нибудь делом, например, сесть на край ванны и, не глядя в зеркало, начать умываться и бриться. И лучше открыть кран, заглушить мысли шумом падающей воды.
А дел особенных не было, какие могут быть дела утром в субботу? Впрочем, утра как такового тоже не было, потому как утро предполагает переход от ночного сна к бдению, а заснуть в ту ночь Евсею не удалось: так, были какие-то короткие провалы в небытие и долгая маята на сбитой, измученной тахте в кабинете. Несколько раз слух улавливал возню в спальне с последующим стуком двери туалета и ванной комнаты – Наталья также плохо спала той ночью. Каждый раз, видя быстрые и какие-то вороватые блики света на потолке, Евсей надеялся, что Наталья заглянет в кабинет, поинтересуется, чем вызвана столь резкая перемена настроения мужа. Но щелкал выключатель, блики на потолке пропадали и скрипнувшая дверь спальни прятала за собой Наталью.
Изнуренный бессонницей Евсей несколько раз порывался прекратить мучение, вернуться в спальню, на свою кровать. Он даже поднимался с тахты, делал несколько шагов, но страх вновь почувствовать чужой мужской запах, страх перед объяснением возвращал его обратно, на скрипучую, жесткую тахту.
Странно – с одной стороны он желал, чтобы Наталья появилась в кабинете, а с другой – не хотел и боялся объяснений там, в спальне. И эта раздвоенность истязала Евсея почти физической болью.
За окном, в сизой сутеми ночи, мелькали крупные хлопья снега, словно из надорванного мешка с пухом. И откуда их прорвало, ведь вечер не обещал перемен, небо было ясным и на удивление звездным.
Сон сразил Евсея под утро. Где-то после семи, потому как он помнил, что в семь еще не спал. А сейчас цифры на зеленом экране электронных часов показывали четверть одиннадцатого. Выходит, часа три поспать ему все же удалось.
Тишина стояла стеной.
Евсей понял – он в квартире один. В кухне на столе белела записка. «Мне все надоело!»
«Тебе-то что надоело?!» – в бессильном возмущении перед несправедливостью забилось в сознании Евсея.
Он бросил взгляд в распахнутую дверь спальни. Вид аккуратно убранной кровати жены поверг Евсея в смятение – Наталья писала записку не с горяча, а в спокойном, рассудительном состоянии.
Евсей обошел квартиру. Задержался в прихожей, соображая, в чем Наталья ушла – в шубе или в пальто – будто это имело значение. Пальто висело на месте, значит, в шубе.
Впрочем, и шуба просунула мохнатый рукав из вороха одежды в шкафу. Значит она ушла в новой роскошной венгерской куртке с утепленной меховой пристежкой, подаренной ей отцом на прошлый Новый год. Укор зятю в его материальной несостоятельности, как решил тогда Евсей. Куда же она пошла в этой куртке с утра, в субботу, в нерабочий день?
Евсей шагнул через порог ванной комнаты и, включив свет, уставился на свое отражение в овале зеркала.
За ночь намело. Снег щедро зашпаклевал неровности ландшафта улицы – ямки, колдобины, кучи ломаного асфальта рядом со свежевырытой кабельной траншеей, сровнял поребрики тротуара с мостовой, пышным слоем громоздился на проводах – такие незаметные в обычную погоду, провода белыми муфтами оплели всю улицу. Евсей шел словно по дну ущелья, робким скрипом отмечая каждый шаг в четкой снежной лунке.
Миновав калитку, Евсей углубился в парк и чем дальше удалялся от ограды, тем сильнее крепло впечатление нереальности окружающего пейзажа. Сказка, да и только. Высокие ели и сосны, раскинув осыпанные снегом подолы, прятали аллею, ведущую к станции метро.
Народу – как обычно в субботу, в «отсыпной» день – было мало. Евсей и сам вышел из дому с неясной целью, как бы налегке, без денег – просто выпил чаю с бубликом, оделся и вышел. Совершенно бездумно, желая взбодриться, стряхнуть с себя изнурительность бессонной ночи.
Оказавшись на аллее, Евсей свернул налево и по проложенной свежей лыжне направился к станции метро. В такую погоду неплохо бы погулять с Андронкой, заехать за ним к Майдрыгиным. Но не решился – наверняка отец Натальи в субботу торчит дома, а встречаться с ним особого желания не было. Да и сама Наталья наверняка поехала к родителям и поведала об «открытии» Евсея.
В состоянии неопределенности Евсей оказался на Петроградской стороне. И, покинув метро, неторопливо двинулся по Большому проспекту. Ноги привели его к дому, где жил Эрик, с гастрономом на первом этаже. По этой причине просторный двор превратили в склад порожней тары. Одна из дорожек, проходящих через нагромождения ящиков, вела к подъезду, где на пятом этаже обитала семья профессора Оленина. Туда и направился Евсей. Но вскоре остановился – двое мужчин, преградив путь, расстелили на ящике газету, выставили на нее бутылку «Московской», граненый стакан и какой-то походный закусь. При виде Евсея один из них, тощий и скуластый, похожий на китайца, опасливо покосился и быстрым движением прикрыл добро краем газеты, сбив со «стола» соленый огурец.
– Ты что, бля?! – расстроился второй, широкоплечий, коренастый толстяк и, тяжело согнувшись, принялся вызволять огурец из решетки ящика.
– Мирон, дай пройти человеку, – произнес «китаец».
– Я чо! Я всегда, – пробормотал толстяк по имени Мирон, не меняя позы. – Куда ты на хрен его законопатил! Самый большой огурец, понимаешь.
Евсей, повернувшись спиной к шаткой стене из ящиков, пытался обойти широкую задницу толстяка и протиснуться к подъезду. Мирон уперся башкой о ящик, тем самым предоставив Евсею шанс.
Лестница подъезда, как и большинство лестниц города, испускала сложный запах мочи, духа кошек- собак и горелой резины, что несомненно придавало дополнительную прыть всем, кто попадал в подъезд. Перешагивая разом через две-три ступеньки, Евсей взлетел на пятый этаж. Конечно, надо было предварительно созвониться с Эриком, договориться о встрече. Но так уж получилось. Не в первый раз Евсей вваливается к Олениным без предупреждения, здесь всегда рады его появлению. Особенно радовалась сестра Эрика, неравнодушная к Евсею и проявлявшая свои чувства в шутливо-иронической манере разговора. Ей еще не исполнилось и шестнадцати лет, что позволяло Евсею держать себя как бы старшим братом, снисходительно отвечая на ее ребячливые шутки. Впрочем, они вместе с отцом живут сейчас на даче, и Эрик должен быть дома один.
Просторная, обитая старой клеенкой дверь квартиры профессора Оленина отвечала высокомерным молчанием. Евсей повторил звонок, не уверенный, что тот сработал – его бронзовая чашечка висела в конце длинного коридора – у профессора были проблемы со слухом.
Подождав еще немного, Евсей постучал кулаком, но удары ложились мягко, беззвучно, оставляя лишь вмятины на вялой клеенке. Дверь соседской квартиры приоткрылась на размер цепочки, пропустив в проем личико седой морщинистой старушки в круглых очках.
– Што штучиш-то?! Их дома нету, – прошамкала соседка. – Штарик неделя как уехал ш дочкой. А Эрик ш полчаша как ушел. Дамочка к нему жаходила. Вмеще и ушли, видать наигралиш.
– Вместе и ушли? – бездумно повторил Евсей.
– Ушли, ушли… Как раж я дверь отворила, кошку выпущич. Они и ушли.
Евсей кивнул и поплелся вниз. Интересно, с кем это Эрик проводит время? Евсей был в курсе сердечных увлечений своего холостого друга, Эрик всегда с ним откровенничал. Но с некоторых пор он замкнулся, откровенничать перестал, ссылаясь на занятость – он заканчивал диссертацию. А тут.
– Может, шкажачь, што? Кто приходил? – не унималась соседка. – Я могу.
– Скажите, что приходил Евсей, – ответил он.
– Ефшей, жначит? Передам, – и повторила для памяти. – Ефшей начальник вшей.
– Вот еще, – буркнул он и выскочил из подъезда.
Оба кореша – «китаец» и толстяк Мирон – встретили возвращение Евсея с интересом.
– Ну, мужик, ты ракета, клянусь отцом, – проговорил «китаец».
– Напрасно ехал – дома никого, – Евсей обескуражено развел руками.
Чем, вероятно, и подкупил собутыльников.
– Это надо отметить, – утешил Мирон, жестом приглашая Евсея к ящику.
– Спасибо, я не буду, – пробормотал тот.
