Он старался протиснуться между толстяком Мироном и шаткими стенами порожней тары. Но обойти Мирона было непросто.
– Пылесос обмываем, – пояснил Мирон и ткнул ботинком картонный короб. – Пылесос «Урал». В кредит взял, жена всю плешь переела, чтобы как у людей.
– Без обмыва никак, клянусь отцом, – поддержал «китаец». – Без обмыва не потянет.
– Не потянет, – согласился Мирон и пузом прижал Евсея к ящикам. – Вот ты скажи нам. Как тебя зовут?
– Николай, – почему-то соврал Евсей и обреченно оглядел скатерть-газету.
Наполовину пустая бутылка «Московской». Один граненый стакан. Две банки кильки в томате. Несколько сочных соленых огурцов. Переломленный кирпич черного хлеба.
– Я не пью, – насупился Евсей, – да и водки у вас… не очень.
– Не бзди, Коля! Не последняя, – Мирон наклонился, упершись в колени Евсея необъятной задницей, а разогнувшись, водрузил на ящик новую бутылку с зеленной этикеткой. «Китаец» подхватил ее и, поддев черным ногтем козырек, хищно сорвал с горлышка нашлепку.
– Ты че?! Еще первую не приговорили! – возмутился Мирон.
– Такая ее судьба, – ответил «китаец».
– Экий ты быстрый на халяву, – недовольно проворчал Мирон. – Чойболсан, Чойболсан.
– Новенькому по новой, – рассудил «китаец» и запрокинул горлышко бутылки над стаканом. – Держи, Колян!
– Да не пью я, – заартачился Евсей. – И дайте пройти! Не летать же мне над ящиками.
– Обижаешь, Никола, – упрямился Мирон. – Ты вот скажи: кто такой Чойболсан?
– А черт его знает, – удивился Евсей. – Вроде маршал монгольский.
– Вот! – обрадовался Мирон. – Я и говорю. А он мне втюхивает. Сорт чая, говорит.
– Да хрен с ним, с Чойболсаном твоим гребаным! Заладил! – рассердился «китаец» и протянул Евсею единственный стакан с на треть налитой водкой.
– Что, так и буду пить один? – сдался Евсей. «Китаец» взял одну бутылку, протянул Мирону, вторую придвинул к себе. Мирон спохватился, поставил бутылку и вновь нырнул вниз башкой, выпятив бабий зад. А выпрямившись, положил на ящик сверток с колбасой. Евсей любил «польскую» колбасу – трубчатую, с крупными ядрышками сала и запахом чеснока.
– Ну, за Чойболсана? – вздохнул Евсей.
Острое личико «китайца» исказила недовольная гримаса. Но затевать ссору ему не хотелось, еще не та кондиция. Запрокинув бутылку, «китаец» сделал несколько глотков, скривился, поставил бутылку и, поддев огурцом кильку, захрумкал, прикрыв щелки глаз. Мирон, наоборот, одобрил тост: «За Чойболсана!» Подмигнув Евсею, он лихо запрокинул бутылку и, неторопясь, в растяжку, сделал три глубоких глотка. Евсей приблизил к носу стакан, втянул колкий запах и молодецки осушил содержимое до дна. Водка холодными комками ухнула в желудок, разливая по телу приятный жар.
– Я к чему? – важно проговорил «китаец». – Вот пылесос. Можем делать, когда хотим, не у всех руки из жопы растут, верно?
– Потому качество, что на заводе военпреды шустрят, – поддержал Мирон. – Без военпредов – ни хрена!
– Пылесосы военпред не принимает, – возразил «китаец». – Их дело – военная продукция!
– А это как посмотреть! – вздорно не согласился Мирон.
Евсей прикрыл глаза. Тело наливалось ощущением тепла и уюта. Как бывает с людьми, не часто принимающими спиртное. А мужики неторопливо продолжили беседу. Напрасно ОНИ Хрущя с кресла сдернули. Весело было с дедом, лысым кукурузником. А что сейчас?! Скучища! Говорят, дочка Брежнева своего генерала бросает и замуж за кубинского Фиделя собирается, тот по матери русский, неспроста же он Кастро Рус, а может и по отцу, кто его знает, с чего бы ему так к нам липнуть?! А еще – какие-то диссиденты объявились, на рожон прут, народ баламутят, с толку сбивают, что-то требуют. А мы их просили? Что они нами распоряжаются? Нам и так хорошо. А все гордыня, все выпендриваются друг перед дружкой. Ох, доиграются. И, главное, не боятся, черти.
Все бы ничего, только бы на водяру не накинули. И так, считай, облапошивают на одиннадцать копеек, если берешь два малыша по рупь сорок девять вместо одной полбанки за два восемьдесят семь. Помянули и какую-то Надьку-суку, которая трахается с начальником цеха и держит всю бригаду в кулаке. Особенно по этому поводу сокрушался «китаец», которому Надька не дала, когда всем цехом ездили на картошку в Волосовский район.
За время беседы корешей Евсей еще раза два прикладывался к стакану. Голоса собутыльников проникали в его сознание тихим шорохом моря на прибрежных галечниках.
– Колян, а ты чем занимаешься? – расслышал он голос и понял, что спрашивают его, он сейчас тот Колян.
– Я? В архиве служу, – разлепил губы Евсей.
– О, совсем хорош наш Колян, – произнес Мирон, чье лицо расплылось перед Евсеем широкой лепешкой.
– Интеллигенция, – подтвердил «китаец». – Комара трудней напоить.
– Да ладно тебе, интеллигенция! – взбрыкнулся Евсей. – А за детей?!
– Ну их в жопу! – взъярился «китаец». – Не хочу пить за детей. Все сволочи! Хуйвейбины!
– Сам ты хунвейбин! – запротестовал Евсей. – Лично я буду за сына! – и глотнул опивок со дна стакана.
– Ну, Колян… – поиграл скулами «китаец». – Если пьешь за так – выкладывай пятак!
– А у меня с собой денег нет! – с какой-то радостью объявил Евсей, прижимаясь спиной к неверной стенке из ящиков.
– Как так нет?! – возмутился «китаец». – Без пятака и в метро не пустят.
– А у меня месячный.
– Месячные у баб, – буркнул «китаец», – а у тебя проездной.
– Не цепляйся! – одернул китайца Мирон.
– А что он?! Выжрал два стакана и рупь не положит? – заполошил «китаец».
– Не цепляйся, Пастухов! – грознее произнес Мирон. – Звездану тебе промеж глаз, не посмотрю, что вместе работаем. Я Коляна пригласил.
«Стало быть он – Пастухов, а не китаец», – сообразил Евсей, засыпая стоя.
– Это кого ты звез-да-нешь?! – со значением поинтересовался Пастухов.
– Знаю кого, – так же повысил голос Мирон. – Рубль требует с Коляна. А сам, бля, три рубчика с Нового года должен. Думает, я забыл! Гони трояк, Пастухов, коль разговор зашел! Или беги в гастроном! Я еще за жену свою, Райку, не выпил.
Евсей подумал, что пора сматываться, но сапоги точно прилипли подошвами к утоптанному снегу тропинки – не оторвать.
Перебранку прошил шепелявый женский голос, зовущий кошку: «Кыш… кыш… Лялька, Лялька… куда ж ты подевалаш?!»
Евсей через силу обернулся.
Из дверей подъезда высунула голову соседка Эрика по площадке.
– Батюшки. Ефшей?! – и она узнала недавнего визитера. – И ш алкашами! Ефшей – товарыш алкашей! А ну вон отшюда, паганцы. Веш двор жаделали, шцыкуны! Где пьют, там и пишуют. И жа ваш кошки мочой пахнут, не отмыть!
– Ты что, старая галоша?! Почему из-за нас?! – разом возмутились Мирон и Пастухов. – Кому твои кошки нужны, чтобы на них ссать?! – и дружно направились к подъезду доказывать облыжность обвинений.
Чем и воспользовался Евсей.
Втянув голову в плечи, он, на мягких ногах, заторопился к дворовым воротам.
Трубач оркестра Табачной фабрики Лева Моженов с любопытством уставился на своего давнего знакомого Евсея Дубровского. В свою очередь и Евсей смотрел на Леву с некоторым сомнением в плывущем взгляде – тот ли это Лева?! Он с трудом разыскал квартиру, ведь он знал только дом по улице Дзержинского, в котором жил Моженов.
