– Лучше загляни в «Мейсис». Или в «Сакс». Непременно что-нибудь подберешь. Надо тебе пойти с Галей, она все знает.
– Гале и так достается. Сам справлюсь. А нет – присмотрю в Питере. У нас сейчас выбор почище вашего, полки ломятся от всякого товара.
– Говорят, у вас все дороже, чуть ли не в два раза. Хотя зарплата намного меньше.
– Да, это так, – согласился Евсей Наумович и, не удержавшись, добавил: – У нас все делается через задницу. Такой, бля, капитализм.
– Как ты там живешь, не понимаю, – вздохнул Андрон.
– Так и живу. Привык.
– Переехал бы сюда. Галя собирается своих вывезти из Волгограда. И ты бы перебрался. Что тебе там делать, одному?
– Раньше надо было, – махнул рукой Евсей Наумович. – Да, ладно. Каждому свое…
– Никогда у вас не наступит порядок – такая судьба у страны.
– Как знать! Не будем об этом, – Евсей Наумович оглядел стол.
Так он и не попробовал лобстер, большого сочного рака, клешни которого, не уместившись, живописно свисали с блюда. А предупреждал, что не станет есть. Но Андрон настоял, хотел угостить отца океанской диковинкой.
– Ты бы распорядился насчет чая, – проговорил Евсей Наумович.
Андрон подозвал официанта.
Немолодой и статный негр, учтиво уточнив заказ, с достоинством удалился.
– Я все хотел тебя спросить, – начал было Евсей Наумович, но Андрон его перебил:
– Если ты о тех сорока пяти тысячах долларов, то я разговаривал со своим товарищем. Он согласен. Я дам тебе его московский телефон. Приедешь – позвони ему. Он все устроит без промедления.
– Спасибо. Меня это очень беспокоит.
– Не волнуйся. Все будет в порядке.
– Я верну через несколько месяцев.
– Не беспокойся. Раз надо, значит, надо.
Евсей Наумович опасался расспросов сына, но Андрон молчал.
Характер, как у Натальи, – кремень, подумал Евсей Наумович, помнит как я осадил тогда его любопытство.
Внезапно его охватило сильнейшее желание рассказать сыну о своих злоключениях в Петербурге. Просто неудержимое желание, подобно подкатывающейся к горлу тошноте. И, чтобы справится с искушением, Евсей Наумович поджал пухлые, не теряющие с годами форму, губы. Словно залепил чем-то рот.
– Что с тобой? – спросил Андрон.
– Нет, ничего, – помолчав, ответил Евсей Наумович.
– Так я и не понял, почему мама настояла на твоем приезде, – вздохнул Андрон. – Тайну она унесла с собой.
– Никакой тайны, – не удержался на этот раз Евсей Наумович, – Хотела, чтобы я помог ей избавиться от страданий.
Андрон резко отвернулся, положил локоть на спинку стула.
– Именно так, – с безрассудным упоением подтвердил Евсей Наумович, будто желая отомстить Наталье за свое вчерашнее ночное унижение. – У нее хранилась какая-то хреновина, где-то в туалете. Она хотела, чтобы я. Но так, чтобы она не знала. Самой ей на это не решиться, а я, мол, мог. Вот меня и затребовала. Вероятно, думала, что я способен на такое, – мстительно продолжал Евсей Наумович, испытывая какое-то мазохистское удовольствие и, не удержавшись, добавил сварливо: – Надо было ее Эрика пригласить, раз у них такие отношения.
Андрон убрал локоть со спинки стула, сел ровно и, обхватив голову руками, принялся пощелкивать пальцами по бледной глади своей плеши на темени.
– Мама ненавидела Эрика Михайловича, – Андрон, с вывертом из-под руки, посмотрел на отца.
– Вот как? – криво усмехнулся Евсей Наумович.
– Незадолго до твоего приезда Эрик Михайлович звонил по телефону. Он был в Калифорнии, в Стенфордском университете, и хотел заехать сюда, повидаться. Я передал маме. Она категорически запретила.
– Еще бы. В том ее состоянии.
– Она сказала, что ненавидит его, – продолжал Андрон. – Просила так и передать.
– И ты передал.
– Да. Так и передал. Мама закляла меня своей жизнью. Я не мог иначе. Так я и сказал Эрику Михайловичу.
– А он что?
– Повесил трубку. Вообще их отношения давно прервались. Еще когда мы жили в Бруклине. Куда он и присылал свои письма.
– Которые хранились у изголовья ее кровати.
– Это ничего не значит. Просто они лежали в тумбе, как и прочий хлам: старые счета, банковские отчеты, распечатки переговоров. Не знаю, откуда у Эрика Михайловича оказался номер здешнего телефона.
– Я ему дал, – буркнул Евсей Наумович. – Он планировал поехать из Парижа в Стенфорд, в командировку. И выразил желание повидать тебя и маму.
– Вот как, – с явным облегчением произнес Андрон. – А я, грешным делом, решил, что мама водит меня за нос.
– За что же это она его так возненавидела?
– Думаю, из-за тебя. Мне не просто это объяснить. Она не смогла ему простить предательства по отношению к тебе.
– Ха! – воскликнул Евсей Наумович. – Вот это номер! А сама?!
– Это очень не просто, папа. Я и сам не могу понять головой. Но когда мама была в состоянии связно изложить свои мысли, она говорила: «Твой отец – единственный, кого я по-настоящему любила. Несмотря на все распри между нами».
– Распри и возникали, потому что она тянулась к нему. Теперь я это могу объяснить.
Официант принес заказанный чай. Поставил на стол оба стакана и пододвинул к гостям. Из хрустальных высоких стаканов торчали серебристые ложечки с ломтиками лимона. Евсей Наумович тронул свою ложечку и отдернул пальцы.
– Горячее может стать холодным, если подождать, – важно произнес официант. – Но холодному стать горячим сложнее. Как быть с лобстером, сэр? Возьмете с собой? Могу завернуть в пакет для вашей собаки.
– А что, разве собаки едят раков? – усмехнулся Андрон.
– В этом мире, сэр, все может быть, – учтиво ответил официант без тени улыбки.
– Нет, не возьму. Делайте с лобстером что хотите.
– Как будет угодно, сэр.
Официант поднял над столом тяжелое блюдо и направился в подсобку – высокий и не по годам стройный, он шел, выпрямив плечи и откинув голову, покрытую коротким седым каракулем, наподобие генеральской папахи. Красные тугие клешни лобстера свисали с края блюда и покачивались, словно прощаясь.
– Ты не находишь, – Евсей Наумович проводил взглядом официанта, – что он внешне чем-то похож на Эрика?
– Кто? Этот черный? Похож… – усмехнулся Андрон. – Ты слишком сентиментален, папа. Порой мне кажется, твоя сентиментальность на грани чудачества.
– Или на грани жестокости, – буркнул Евсей Наумович.
– Ну, этого бы я не сказал.
– Сентиментальность нередко – оборотная сторона жестокости, Андронка. И твоя мама это чувствовала
