тяжело думал Вадим.
Аспирант Гогуа привез бочонок «Изабеллы». Он ходил по гостинице и стучал в каждую дверь. «В шестой номер поднимайтесь, Гогуа приехал. Приглашает», — говорил он сам о себе.
Гогуа кончил аспирантуру и был в гостинице старожилом.
Ему не везло — многие уехали на воскресенье в город. Собрав несколько человек, он добрался до номера Вадима.
— Ва, бичо! — вскричал Гогуа, словно увидел родного отца. — Заходи ко мне. Гостем будешь. Хачапури привез, язык проглотишь.
Вадиму идти не хотелось. Во-первых, он гладил рубашку; во-вторых, Гогуа — это значит прощай вечер, не отпустит. А уже седьмой час.
— Не могу, Боря.
— Что, свиданье, да?! Хочешь, я пойду, генацвале? А ты сиди, пей, ешь. Сюда ее приведу! — орал Гогуа, словно он был в горах.
— Не свидание. Просто не могу.
— Не можешь? Можешь! — Гогуа выхватил почти выглаженную рубашку и побежал в свой номер.
Пришлось идти. Черт бы взял Гогуа с его экзотическими штуками. Вадим в майке поднялся в шестой номер.
Терпкая, с запахом моря «Изабелла» лилась в граненые стаканы и пол-литровые банки. Хачапури — пирожки с сыром — были свалены на газету. В кастрюле крупная фасоль кирпичного цвета, смешанная с какой-то зеленью…
— Лоби! Бабушка готовила, — сообщал Гогуа. Смертельно обидите бабушку.
Лоби было прокисшее.
— Так полагается, — уверял Гогуа, запихивая в рот несколько ложек лоби…
После третьего тоста «за Сухуми» Вадим поднялся и незаметно стянул с кровати свою рубашку.
Гогуа поймал Вадима на лестнице.
— Понимаешь, у Бродского новоселье, — произнес Вадим.
— Что ты говоришь?! Мировой парень Эдик!
Гогуа втянул Вадима в номер. Отлил из бочонка вино в трехлитровый баллон. Поставил баллон на стол, а бочонок протянул Вадиму:
— Возьми. Подарок. Сам бы пошел. Не могу, свиданье со стюардессой, возле «Форума»…
Вадим пошел к павильону астрографа. Бочонок тыкался в левую ногу. Впрочем, Вадим был доволен. Как-то неудобно входить с пустыми руками. Он, правда, скинулся с другими сотрудниками отдела на телевизор. Но главное — войти в комнату и держать что-то в руках. Пусть бочонок Гогуа, кто там что разберет. В суматохе…
Хрустел гравий. Над головой голые ветви деревьев хлестали во влажное небо и высекали искорки звезд. Три стакана «Изабеллы» давали о себе знать. Но это скоро пройдет. Главное — твердо ступать. Чего доброго, гравий расползется и упадешь с бочонком.
У павильона Вадим позвонил. Открыла Ирина. На ногах у нее были теплые бурки, а на красное платье накинут ватник.
— Наконец-то. Я решила, что ты не придешь… Что это?
— Понимаешь, этот Гогуа вернулся из отпуска…
— Бочонок вина! — рассмеялась Ирина. — Господи, тебе б Бориса захватить с собой… Проходи, проходи. А вино оставь здесь. Я сейчас. — Приятный запах духов на мгновенье поглотил жаркий привкус «Изабеллы».
Вадим поднялся на смотровую площадку. Не стоять же в коридоре.
В раскрытой шторе купола виднелись звезды. В центре, на бетонной тумбе, смонтирован астрограф — пятиметровая труба с противовесом посередине. В павильоне было довольно темно, единственное освещение — маленькое бра у письменного стола. Вадим убрал с табурета фанерный кожух объектива и сел. Надо подождать, пока Ирина переоденется.
— Подайте кассету. На столе, в углу, — голос раздавался с длинной лестницы, приставленной к окуляру астрографа.
Вадим узнал. Повелительный тон. Грубоватый и вместе с тем безукоризненно вежливый. Конечно, Устинович. Так он разговаривает с теми, к кому относится благосклонно. С прочими он просто вежлив…
Вадим взял кассету, обогнул телескоп и поднялся на несколько ступенек по скрипучей лестнице, навстречу вытянутой руке Устиновича.
— Благодарю вас… А где Кон? Это она вас ждала?
Вадим ответил и вернулся на место. Теперь он наблюдал за Устиновичем. Высокая фигура на лестнице выглядела гигантской. И еще этот странный рыбацкий капюшон.
Устинович вставлял кассету.
— Послушайте, Родионов… А ваши данные сходны с данными «Маринера». Вы читали?
— Ни им, ни себе я не очень доверяю, Виктор Семенович. Так же как и сами американцы… У «Маринера» отказал один бортовой усилитель. Модель может быть наврана… А наши «Венеры» не ставили задачу определения однородности ионосферы. — Вадим пытался взять верный тон. И кажется, взял. — Притом я пока ничего не утверждаю.
— Разве вы не закончили свою модель?
— Пока нет.
— Жаль. Мне очень интересно. У вас любопытный подход. Я ознакомился с материалом. Еще в начале года. — Устинович спустился с лестницы. — Правда, я придерживаюсь иной точки зрения. Той, что выдвигает Киреев.
— Не только Киреев, но и Паркер, и Картис.
— И все же мне хотелось ознакомиться с вашей моделью ионосферы Венеры.
— Я больше не занимаюсь своей гипотезой.
Устинович подошел к столу. Резкие черты лица обострились под слабым светом лампочки.
— Почему?! Вас сломили авторитеты?
— Отчасти, — вдруг признался Вадим. — Но в основном потому, что моя работа не в плане. Я не могу пользоваться радиотелескопом. По крайней мере, в этом году. Но ничего, я подожду. Я терпеливый.
На смотровой площадке появилась Ирина. В лакированных туфлях и коротком модном пальто… Прямые светлые волосы красиво облегали голову. А угловатость фигуры скрадывал полумрак павильона.
Вадим вспомнил, какой незнакомой показалась Вероника тогда, в универмаге, днем. Бывают лица, которым идут ночные тени. Вот и Ирине тоже…
— Я готова. Еще надо заскочить в универмаг. Хочу кое-что купить.
Вадим усмехнулся. Совпадение. Он только что подумал об этом универмаге…
— Какие вопросы, Виктор Семенович? — Ирина подошла к лестнице. — Я ухожу.
Устинович что-то негромко пробормотал.
— Не слышу, — произнесла Ирина.
— Планировать науку — запрягать орла, — Устинович положил отвертку в карман и сел на ступеньку.
— Не понимаю, — сказала Ирина.
— Чего там понимать?! Сделать открытие — это обнаружить ранее неизвестную связь между известными явлениями. А как можно планировать неизвестное?! Идеи возникают в результате длительной работы. Или в результате озарения, вдохновения таланта. Творчество нуждается в душевном покое. Известны факты, когда озарение приходит даже во сне. И нравится нам это или нет, а творчество не поддается планированию. Нельзя вдохновляться по заказу… В этом мы часто убеждаемся. План выхолащивает науку, ибо в план стараются внести то, что можно выполнить в срок, без неприятностей. Сколько тратят усилий, чтобы избежать в плане рискованных тем…
— Значит, вы анархист. — Ирина посмотрела на часы.
