необходимое в дорогу и кое-чем отоварился впрок, чтобы не ходить лишний раз в гастроном. В свое время он доставал директору гастронома английский костюм с оптовой базы райпотребсоюза. Не злоупотребляя знакомством, Клямин держал под контролем еще несколько гастрономов. И дружил с директорами. Время от времени дружба, чтобы не увянуть, скреплялась определенными услугами. Люди с оптовой базы связывались через Клямина с врачами первой городской больницы, где у таксиста сложились прочные деловые отношения с хозяйственной службой.
Холодильник тяжело урчал, как переевший кот. Клямин взялся за кран на кухне, из которого третий день капала вода. Затем начал приводить в порядок выключатель…
Серафим все не звонил.
Клямин сел в кресло и вытянул ноги. Брюки плотно прилегали к телу, и он ощутил сквозь материю письмо, подобранное в автомобиле. В тишине гостиной Клямин снова открыл это письмо. Знакомая весть, принесенная им, входила в сознание по-новому. Клямин уже немного знал Наталью.
Он прочел письмо до половины, откинул голову на спинку кресла и прикрыл глаза. Только сейчас он почувствовал усталость. Беготня по переходам вокзала требует специальной тренировки – не привык к этому Клямин. Да и волнения всякие. Он подключил к поискам Натальи рыжего носильщика, который помнил ее в лицо. Но все было безрезультатно. И еще Клямин изнемогал от мысли: с какой целью он разыскивает Наталью?! Он вел себя точно в бреду. Было бы правильнее прекратить эти глупые поиски. Но неудержимая сила влекла его в закоулки старого вокзала, в аллеи привокзального сквера.
Натальи нигде не было. И прошло-то с полчаса, как она покинула автомобиль, волоча свой чемодан.
Уговорившись с носильщиком, что тот позвонит ему, если вдруг встретит Наталью, Клямин поспешил домой.
Серафим все не звонил.
Из-под пола просачивались тягучие звуки скрипки, означавшие, что Додик Борисовский вернулся из консерватории и успел поесть.
«Нет покоя человеку», – подумал о соседе Клямин и поднялся с кресла.
Альбом он нашел на шкафу, под каким-то хламьем. Старинный кожаный переплет еще держал четкое тиснение: «Кауфман и сын. Харьков. 1906 год». Клямин стер с альбома пыль носовым платком, вернулся в кресло. С пожелтевших страниц пахнуло молью и тлением… Сколько лет он не открывал альбом? Пожалуй, ни разу после переезда в новую квартиру. А достался ему альбом после смерти матери…
С многочисленных блеклых фотографий на Клямина смотрели давно умершие близкие люди. Он листал страницы медленно, отдаваясь воспоминаниям… Кое-кого он хорошо помнил. Но были и такие, о ком забыл. Деда вот помнил хорошо. И бабку помнил. Только никак не мог сообразить, с чьей они стороны – с отцовской или с материнской. «Чушь какая-то, – сердился на себя Клямин. – Нельзя же так… Болван ты эдакий…»
Были в альбоме фото других стариков. Чужие люди, они таращили со снимков глаза и молчали, терзая Клямина загадкой… Расстроившись, Клямин принялся быстрее переворачивать страницы альбома. Вот сестра Катерина. Она умерла четыре года назад от какой-то женской болезни. Рядом мать. Здесь ей лет пятьдесят. Мать работала вагоновожатой. Общесемейных фотографий не было… Отдельно отец, отдельно мать. Почему нет всех вместе? А когда, собственно, они могли быть вместе? Сколько раз в детстве он видел отца? Если бы не два-три снимка, Клямин вообще начисто забыл бы его облик. Мать он помнил гораздо лучше, хоть и видел ее в последний раз после увольнения из армии, когда заезжал в Харьков месяца на полтора.
Еще раз ему довелось повидать мать только на ее похоронах. Он даже в больницу не удосужился вырваться, хотя мать и пролежала там три месяца. Она часто писала ему. Отвечал ли он? Деньги, правда, посылал. Не регулярно, а так – когда вспоминал. Но если посылал, то не скупился…
Тоска охватила Клямина. Ничего уже не вернуть – никаким блатом, никакими связями, никакими деньгами. В черную бездну уплыли навечно близкие ему люди. Они его любили так, как никто никогда не любил. А он? А сестра Катерина? Она одна и была предана матери до конца. Ничем не упрекнула она Антона на похоронах. Только вот глаза у нее были недоступные и печальные. А между тем он, Клямин, в тот зимний день привез на похороны венок из ста живых роз…
Клямин рыдал на кладбище искренне, покаянно. Казнил себя. А вернулся в Южноморск – и снова закрутился в своих делах. И месяца не прошло, как все настолько расписалось по своим местам, что однажды – грех вспомнить – вдруг возникла идея послать матери денег. Но в следующее мгновение резанула мысль: умерла ведь она – некому посылать. В тот день Клямин глухо напился. Пожалуй, он и не помнил, когда еще так напивался. Дома, один, выгнав какую-то бабу, что ввалилась к нему со скуки. А когда пришел в себя, поехал на телеграф и послал сестре все свои наличные деньги. Сколько там было? Тысяча тридцать шесть рублей. Он хотел и с какой-нибудь из сберкнижек снять. Только были уже закрыты все сберкассы. Назавтра Клямин малость поостыл. Но о посланных сестре деньгах не жалел…
Сквозь толстый ковер на полу продолжали пробиваться торопливые звуки скрипки. Додик играл что-то нудное. Заканчивал, начинал снова. Словно старался внушить Клямину нечто важное. А Клямин изворачивался, сопротивлялся. «Вышибет, подлец, слезу, доиграется», – думалось Клямину. Он перелистал почти весь альбом. С каждой новой страницей движения его становились медленнее, возбуждение возрастало. Выходит, он торопился домой не из-за телефонного звонка Серафима. Точнее, не только ради этого звонка…
Или ему показалось, что должна существовать нужная ему теперь фотография? Прошло столько лет. В конце концов, она могла выпасть, затеряться… Нет, фотография нашлась. Она лежала под желтой газетной вырезкой. Блеклая, в каких-то мелких пятнышках, будто прозрачная. Клямин взял ее в руки. Удивительное сходство. Только у той, исчезнувшей в толпе вокзала, более тонкая шея и выше лоб. А в целом сходство было поразительным. И волосы, и губы. Да и всем своим обликом Наталья походила на мать Клямина в молодости. Это сходство бросилось ему в глаза при первом же появлении Натальи там, на перроне…
Раздался телефонный звонок.
Клямин знал, что это звонит Серафим.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Миксер работал отвратительно – то развивал сумасшедшие обороты, то еле вращал рамку смесителя. Иногда он и вовсе останавливался. Это Леру раздражало. Хорошо еще, что неполадки возникли днем, когда посетителей мало, весь зал на виду. А вечером завсегдатаи загораживали стойку плотной стеной. И Лере
