рыцаря и кошевого братства в целом. Общаясь между собой, запорожцы создали арго (на базе украинской мовы) с бесконечной лестницей смыслов и освобожденным синтаксисом.…
При инициации запорожец получал «новое имя» (→ 3–4), которое имело брутально- вызывающий характер: Гнида, Пивторикожуха, Непийпиво, Нейижмак, Семи-Палка, Не-Рыдай-мене-маты, Лупынос, Шмат, Шкода, Часнык, Лысыця, Ворона, чем выказывалось полное презрение к мiру сему, который покидал член Ордена. На запрос России или Польши — нет ли в Сичи какого-нибудь Иванова или Войновича, запорожский Кош уведомлял, что таких лиц в Сичи нет, а есть Задерыхвист или Рогозяный-Дид, прибывшие около того времени, о котором запрашивали чиновники.[81]
Зачастую это «новое имя» подбиралось по полной противоположности к внешнему облику и характеру — но смысл такой инверсии был гораздо глубже, чем просто окончательно запутать профанический мир:
Низенький человек сразу мог рассчитывать на кличку Махина, высокий — на Малюту, висельника удостаивали именем Святоши, хмурого — Держихвист-пистолем. Ритуальное осмеяние было необходимо для требуемого православной аскетикой дистанцирования от собственной личности, которая, вместе с тем, мыслилась погружённой в наиболее инфернальные слои реальности (так называемое «ношение ада в себе»). Погонялово не снималось с сичевика даже после ухода на тот свет. Прошедшее через посвятительную смерть низовое[82] рыцарство, представляло не только оппозицию ко всему внешнему миру, но, каждый по отдельности, к личной субъективной реальности. (→ 3–5) Таким образом, козак окончательно избегал сетей глобальной иллюзии «мiра сего».
Хотя все войско Сечи составляло до 10 тысяч человек, постоянно на ее сакральной территории жило меньше половины. Многие казаки в периоды между «сполохами» предпочитали обитать как бы «в миру», обзаводясь семьями, занимаясь охотой и другими промыслами. «Внутренние» сечевики смотрели на это снисходительно, уважение к свободе выбора соблюдалось строго, но в пределах самой Сечи допускались только упражнения в воинском искусстве, медитативные практики и ритуальные оргии.
Этот «дионисийский» (→ 3–7) стиль полностью переносился и на «дипломатические отношения» с окружающими, «нормальными» государствами. Вот как выглядело то самое, легендарное «письмо турецкому султану»:
Султан Мохаммед IV — запорожским казакам
Я, султан и владыка Блистательной Порты, брат Солнца и Луны, наместник Аллаха на Земле, властелин царств — Вавилонского, Македонского, Иерусалимского, Александрийского, Большого и Малого Египта, царь над царями, властелин над властелинами, несравненный рыцарь, никем непобедимый воин, владетель древа жизни, неотступный хранитель гроба Иисуса Христа, попечитель самого Бога, надежда и утешитель мусульман, устрашитель и великий защитник христиан, повелеваю вам, запорожские казаки, сдаться мне добровольно и без всякого сопротивления и меня вашими нападениями не заставлять беспокоиться.
Ответ запорожцiв Магомету
Ти, султан, чорт Турецькiй, i проклятого чорта брат i товарищ, самого Люциперя секретар. Який ти в чорта лицар, коли голою сракою їжака не вб’єшь? Чорт висiрає, а твоє вiйско пожирає. Не будешь ти, сукiн ти сину, синiв христiянських пiд собою мати, твого вiйска мы не боїмось, землею i водою будемо битися з тобою. Вавiлоньский ти кухар, Макiдоньский колесник, Єрусалимський броварник, Олександрiйський козолуп, Великого и Малого Єгипта свинар, Армянська злодiюка, Татарський сагайдак, Каменецький кат, у всього свiту i пiдсвiту блазень, самого гаспида внук и нашого хуя крюк. Свиняча ти морда, кобиляча срака, рiзницька собака, нехрещений лоб, мать твою єб. Отак тобi запорожцi вiдказали, плюгавче. Невгоден ти єсi i свиней христiянських пасти. Теперь кончаємо, бо числа не знаємо i календаря не маємо, мicяць у небi, год у книзi, а день такий у нас, який i у вас. За це поцiлуй у сраку нас!
Многие почему-то уверены, что стиль
Сопротивляясь экспансии турецкого султана, запорожцы воевали не столько против ислама, сколько против
Один из характерных эпизодов этой трагической «капитуляции» на примере донских казаков описывает историк Константин Орехов:
О непокорном нраве казаков ходили легенды, пробуждая в памяти времена Святослава и Вещего Олега. Так, в 1622 году на увещевания к смирению Михаила Романова донцы ответили шеститысячным десантом в Константинополь. За это церковь пригрозила защитникам православных отлучением! Казаки с горечью помянули свою помощь Романову в восшествии на престол в 1613 году.
Впоследствии, осознав всю неволю установившегося тотального «тяглового государства», казаки ответили на нее целой серией восстаний. Самым известным и массовым из них стало восстание под предводительством донского атамана Степана Разина. В освобожденных ими землях казаки сразу отменяли крепостное право и пытались распространить свою традиционную вольницу на все русские города. По свидетельству историка Сергея Соловьева,
Как Царицын, так и Астрахань получили казацкое устройство: жители были разделены на тысячи, сотни, десятки, с выборными атаманами, есаулами, сотниками и десятниками; дела решались казацким кругом.
Как высшей наградой Разин жаловал народ «казацким чином». Но увы, к такой воле были готовы далеко не все — и московская барско-холопская традиция в конечном итоге победила. А оставшиеся в живых после подавления восстания разинцы ушли на Соловки в помощь своим последним братьям по воле — героически державшим там оборону монахам-староверам…
В 1670 году Дон вынудили принести присягу московскому царю, а век спустя и запорожцев насильно переселили на Кубань.[83] Казачий круг был упразднен, всем казакам было предписано носить единую, централизованно утвержденную военную форму, и с этого момента вольный дух казачества стал неудержимо угасать.
Изначальное казачество воплощает собой один из наиболее ярких примеров воплощения утопического «общества Беловодья» посреди повсеместных «султанатов». И если сегодня говорится о «возрождении» казачества, важно, чтобы оно было адекватным, соответствовало своим собственным суверенным, орденским, рыцарским архетипам, а не инструкциям властей, сводящим все к официальной форме и государственному статусу. Если такого углубления в традицию не произойдет, казачеству грозит участь навсегда превратиться в бутафорско-этнографический заповедник эпохи постмодерна, так и не выйдя в измерение протокультуры будущего. (→ 1–3)
Запорожцы, создав утопическую (как она и выглядела с точки зрения «нормальных государств»)
