цивилизацию, очень интересовались также пространственными утопиями.
Сама Сечь была не оседлым, а кочующим войском. Только на Днепре она меняла свою дислокацию восемь раз, а после полной оккупации Запорожских земель царскими войсками, возникло несколько малых «Закордонных Сечей», из которых наиболее известна Задунайская. Однако многие кубанские (бывшие запорожские) и донские казаки обращали свое основное пространственное внимание на открываемые тогда сибирские земли.
Среди первопроходцев Сибири казаки составляли едва ли не основной контингент. (→ 3–3) Именно там они надеялись вновь обрести былую вольность, растоптанную Московским царством. Но, как заметил Василий Ключевский, государство «шло по пятам» вольных первопроходцев, не оставляя им возможности основать суверенную территорию. Все пространства Сибири Российская империя сочла по умолчанию «своими». Единственным исключением, куда не сразу дотянулась рука чиновничества и жандармерии, стала Аляска. (→ 3–2) Только там казаки вновь на десятилетия обрели искомый суверенитет, и историческая память подвигла их к разработке собственных цивилизационных проектов. И в этом процессе они находили общий язык с весьма оригинальными персонажами, абсолютными утопистами, которые напрочь срывали все устоявшиеся к тому времени в Старом Свете идеологические границы. Портрет одного из таких деятелей приводит Александр Эткинд в книге «Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах»:
Беглый афонский монах Агапий Гончаренко, сотрудничавший в Лондоне с Герценом, в 1865 году добрался до Бостона. Его план состоял в пропаганде революции среди аляскинских казаков. До своей смерти в 1916 году престарелый отец Агапий выпускал журналы и организовывал тайные общества, надеясь провозгласить независимость Аляски и преобразовать ее в Великую Казацкую Империю.
Но к сожалению, для реализации такого масштабного проекта самих казаков на проданной Аляске оставалось уже слишком мало. Хотя кое-кто из них даже после продажи этой «последней украины» остался там, и их потомки ждут возобновления истории…
Кстати само слово «украина» в казачьем лексиконе, особенно среди казаков-первопроходцев Сибири, никогда не носило этнического смысла, обозначая лишь последний рубеж, «край» открытых земель. В песне сибирских казаков, возникшей во времена, когда Ерофей Хабаров вышел к Амуру, поется:
Ведущий идеолог украинского национализма первой половины ХХ века Дмитpо Донцов однажды с меткостью афоризма высказался о том, что на пpотяжении всей истоpии Укpаины в ней боpются два психологических типа — казаки и свинопасы. Пан Донцов только забыл добавить, что, в отличие от свинопасов, казаки не отделяют себя от Руси. Гоголевский Тарас Бульба, хотя и дистанцируется от «москалей», тем не менее, гордо именует себя «русским». В этом проявляется метаисторичность и
Политическим выразителем этого особого понимания Руси — как казачьей вольницы — выступило в 20-х годах ХХ века эмигрантское Вольноказачье движение, в которое вошли известные донские и кубанские казачьи общественные деятели (И.А. Билый, И.Ф. Быкадоров, Т.М. Стариков, М.Ф. Фролов и др.). Лидеры этого движения провозгласили своей целью создание независимого федеративного государства Казакии — только оно, по их мнению, стало бы «третьим путем» выхода из очередной «русской смуты», окончательно преодолев постоянно порождающую кризисы искусственную имперскую централизацию — как «белую», так и «красную». И.Ф. Быкадоров сформулировал то, что не успели в свое время понять ни запорожские, ни донские атаманы:
Никакая центральная российская власть не сможет быть благой для казачества, какая бы она ни была: монархической, кадетской, эсеровской или евразийской.
Вольноказачье движение фактически воспроизвело логику тех прозорливых казаков, которые еще в XVII–XVIII веках видели, по словам Георгия Федотова, что «Русь становится сплошной Московией, однообразной территорией централизованной власти» и потому в повестях «Азовского цикла» декларировали: «Отбегаем мы ис того государства Московскаго, ис холопства неволнаго».
В 1670 году, несмотря на разгром разинского восстания и последовавшее под угрозой репрессий принуждение донских казаков к присяге московскому царю, все же далеко не все из них приняли эту присягу. И в конечном итоге Московии пришлось отчасти пойти на попятную, согласившись с существованием наряду со «служилым» и «вольного казачества». Москва с удивлением обнаружила, что только вольные казаки могут быть самым надежным и эффективным щитом южных границ. Созданное ими Войско Донское сохранило свое внутреннее демократическое самоуправление и даже самостоятельную внешнюю политику. И контакты с ним Московское государство строило как с иностранными державами — через Посольский приказ.
Вольные донцы, так же, как и ранее запорожские сечевики, воспринимали свое сообщество как рыцарское. В каком-то смысле их можно назвать «русскими тамплиерами», хранителями духа раннего христианства, который был утрачен «православной столицей», но лучше всего проявлялся именно на границе со враждебными «бусурманами». В Славянской Европе ту же «тамплиерскую» миссию исполняли вольные черногорцы, создавшие аналогичную сеть военно-монашеских орденов («
Очевидно, что нынешняя, увязшая в очередной Кавказской войне Московия неизбежно ее проиграет — именно потому, что надеется победить «служилыми», официально-казарменными силами. Хотя вся история казачества убедительно доказывает, что в таких войнах побеждают лишь вольные воины. Возможно, чеченские партизаны, годами неуловимые для многократно превосходящей их регулярной армии, знают историю казачества гораздо лучше нынешних «россиян»…
Еще одна интересная историческая взаимосвязь русского Юга и Севера выражена в том, сколь точно воспроизводили вольный «казачий» менталитет легендарные новгородские ушкуйники. Точнее, рассуждая хронологически, следовало бы говорить скорее о проявлении в казаках «ушкуйнического» менталитета.
Ушкуйники (от «ушкуй» — легкая лодка), или повольники, представляли собой неформальные дружины новгородских «десантников», чьи стремительные воинские походы и победы способны напрочь перевернуть устоявшиеся представления о монголо-татарском иге. На Юге они впервые объявились в XI веке, пройдя как нож сквозь масло через все половецкие и печенежские земли и основав Тьмутараканское княжество на берегу Черного моря. Случайно ли несколько веков спустя именно там возникла казачья Тамань?
Именно ушкуйники первыми прошли «за Камень» (Урал) в «земли Югорские», т. е. по сути их следует считать первооткрывателями Сибири. Слава об этой новгородской вольнице далеко расходилась по Руси, а ее былинный герой Василий Буслаев был популярен не меньше Ильи Муромца.
Как только на Руси стало известно о существовании Золотой Орды, многие княжества приготовились уже платить дань, однако новгородцы решили иначе. В очередной раз «указав путь» Александру Невскому, призывавшему новгородцев к вассальному союзу с ордынцами, северяне снарядили на разведку своих добрых молодцев. И молодцы двинулись… пограбить пришедших из богатого Китая на Русь монголов. Пройдя по Волге до Камского устья, они взяли штурмом большой татарский город Жукотин (Джукетау). Захватив несметные богатства, ушкуйники спокойно вернулись на Русь и начали «пропивать зипуны» в Костроме.
Казанский историк Альфред Халиков в работе «Монголы, татары. Золотая Орда и Булгария» с возмущением пишет о том, что только с 1360 по 1375 год ушкуйники совершили восемь больших походов на среднюю Волгу, не считая малых налетов. В 1374 году они в третий раз взяли город Булгар (недалеко от Казани), затем пошли вниз и взяли сам Сарай — столицу Великого Хана! В 1392 году ушкуйники опять взяли
