Графиня не расслышала, что он сказал, и перепугалась до смерти. 'Не обойдется, — поняла она. — Le vin est tire, il faut le boire[63]'.
— Dites moi, pourquoi cette vilaine guerre?[64] — спросил oн.
Наверно, прежде чем приступить к делу, шкиперу требовалось поговорить. О чем говорить с русской графиней? О погоде? Об Африке? О русской гражданской войне? Он и сам был неожиданно смущен и возбужден графининым смущением, но как описать графшшно томительное ожидание настоящего грехопадения? Она всю жизнь ждала этой минуты, ей было уже за тридцать. Пушкин описал бы ее состояние так: «Состояние графини было ужасно. Роковая минута приближалась. Графиня Л. К., уже не в первом цвете лет, славилась еще своею русскою красотою…»
— Ne me tourmentes pas, j'ai peur![65] — вдруг заплакала графиня.
— Je ne serai pas violent, ne craignez rien, c'est agreables[66] с дивана задул свечу и, чтобы успокоить графиню, стал в темноте рассказывать ей офирскую легенду о том, как однажды арабские купцы плыли из Омана в Канбалу, но сильный ветер и блуждающие течения забросили их судно к легендарной земле Офир, где в допотопные времена произрастал райский сад, где потом добывали золото для царя Соломона и где сейчас, по слухам, жили каннибалы и водились сказочные купидоны.
Графиня начала раздеваться. А что ей было делать?
— Воинственные туземцы окружили их на лодках, заставили сойти на землю и повели к своему царю, — рассказывал невидимый в темноте негр.
Графиня дрожала, раздевалась и слушала.
— Уверенные в своей погибели, арабские купцы стали читать предсмертные молитвы…
ГЛАВА 4
ЧЕРНЫЕ ЛЮДИ
В какой стране или на какой планете носится теперь эта оптическая несообразность?
Но, несмотря на апорию Зенона и на железное правило «последняя плюс одна», последней бутылки все-таки не хватило. Глухой вечер уже превращался в ночь, когда опять надо было идти за последней.
— Какой же русский не купит ночью бутылку водки? — уверенно сказал отец Павло.
— Я ук-краинец, — икнул Гайдамака.
— Люблю украинцев. Наши люди. Я знаю, где купить водку, — сказал Шепилов, надевая фуражку. — За мной!
Теперь они уже примкнули к Шепилову и ушли в ночь.
Дверь захлопнули, ключ забыли. Заблудились, долго бродили пьяненькие по Гуляй-граду.
— Посоветуйте, батюшка, — говорил Шепилов. — Меня переводят на партийную работу.
— Ну? — спрашивал поп.
— Первым.
— Что?
— Секретарем.
— Чего?
— Гуляйградского… райкома… партии.
— Ого! Так ты же дурак, от, — удивился поп.
— Зато молодой дурак, — не обиделся Шепилов. — Молодым везде у нас. Омоложение.
— Примкнуть тебя хотят. От.
— Так что же делать?
— Примыкай.
— Да? — с надеждой переспросил Шенилов.
Наконец нашли искомый овощной магазин, купили у сторожа Моргалыча последнюю бутылку за 25 рублей, по тут же вспомнили правило «плюс одна», вернулись и купили вторую, уже за 50, совсем уже последнюю, чтоб уж точно все было для того, чтобы утром опохмелиться.
Вернулись. Под домом поспорили на 100 шепиловских рублей: поп утверждал, что в один глоток выпьет бутылку, водки, вознесется на шестой этаж, войдет в открытое окно и откроет закрытую дверь. Шепилов вынул нежную светлокофейную банкноту с отцом-основателем в овале. Гайдамака сорвал с первой последней бутылки латунную бескозырку.
Поп крепко обнял кулаком бутылку, запрокинул голову, открыл рот и влил водку в глотку. Потом он взмахнул черными полами сутаны и, как стоял, так и взлетел на шестой этаж.
Гайдамака с Шепиловым раззявили рты.
Отец Павло помахал крылами перед окном, спустился вниз и доложил, что окно закрыто. Шепилов подумал-подумал и под впечатлением вознесения отдал попу сто рублей.
Вернулись к Моргалычу, купили за сто рублей третью последнюю бутылку, вернулись к дому, Гайдамака нашел на свалке злополучный топор, поднялись по лестнице на шестой этаж, взломали дверь и ввалились в квартиру. Окно было открыто. Ну и хрен с ним.
Продолжили пить в полвторого ночи. Выпили вторую последнюю бутылку, стали пить третью, совсем последнюю. Когда оставалось грамм двести, кто-то постучал в дверь. Подумали, что это Элка со спиртом, и закричали:
— Заходи, Элка!
Но вместо Элки в дверь вошел негр — но какой-то другой, незнакомый, новый, в джинсовом костюме, но тоже похожий па Гайдамаку. Тот негр был черный, как готовальня, а этот красно-шоколадный, окрашенный в «капут-мортуум». Гайдамака и поп негру не удивились, а Шенилов испугался и сказал:
— Ну вот, допились до чертиков.
Негр сказал:
— Извиняйте, пожалуйста, меня зовут Сашко Гайдамака, я из Офира.
Нет, это был не тот Сашко Гайдамака в десантном «листопаде», который прыгал в окно и ходил под облаками.
— Из ОВИРа? — не расслышал Шепилов.
— Из страны Офир. Не верите, вот паспорт.
— Ну вот, опять, — расстроился Гайдамака и потрогал негра за черный локоть и за металлическую пуговицу «Вранглер». Локоть был живой, теплый, а пуговица твердая, настоящая. — А ты почему не в окнo, а в дверь?
— Почему в окно? — удивился негр. — Я водку искал. Ночью темно. Шел мимо, услышал — хорошие люди пьют. Вот и вошел в дверь.
Заглянули в паспорт, убедились, все правильно: Александр Александрович Гайдамака, родился в Офире. На Гайдамаку похож, как вылитое лицо, только черное и более молодое.
Паспорт подписан Шепиловым. Подпись подлинная, но Шепилов уже не помнил своей подписи.
— Допились до негров, — сказал он. — Почему ты здесь?
— Учусь я здесь в театральном институте. Я водку хочу, — объяснил негр.
— А ты hu ne ho? — в шутку спросил отец Павло.
К неграм в России всегда относились хорошо, с уважением, потому что негров в России мало, да еще с таким именем: Сашко Гайдамака.
— Ладно, пей, дорогой Сашко!
Вылили негру в стакан последнюю водку, негр выпил ее вполне по-русски сплошным медленным глотком, занюхал джинсовым рукавом и сказал:
