даже подбрасывал 500-граммовые упаковки сливочного масла высшего качества, чтобы его деятельность на черном рынке не знала спада.
В Германии тогда жизнь была необычайно скудной, особенно в городах.
Вскоре после окончания войны я стал добиваться от канадского правительства разрешения вернуться в Канаду. В этой связи мне пришлось иметь дело сначала с канадской военной миссией в Берлине и затем с канадским консульством во Франкфурте-на-Майне.
В шестом письме из девяти, полученном от канадской военной миссии, подтверждалось, что я родился в Канаде и что, несмотря на то что мой отец был натурализован в Германии в 1940 году, я продолжаю оставаться гражданином Канады. В письме также указывалось, что, в свете того факта, что я во время войны служил в вооруженных силах Германии, в настоящее время не предполагается, что я могу получить от канадского правительства какую-либо помощь в возвращении в Канаду.
Из восьми писем, полученных из канадского консульства, предпоследнее, датированное 16 мая 1950 года, и последнее, от 28 марта 1950 года, показывают, что мне выдали путевой документ. Долгое ожидание подошло к концу.
Примерно за четыре месяца до получения последних двух писем из канадского консульства я провел крупнейшую операцию на черном рынке, в которой участвовали два фунта обычного канадского чая, полученные от моих троюродных сестер из Сент-Катаринз, штат Онтарио.
Чтобы понять, как могла пройти моя замечательная чайная сделка, нужно знать, что огромное число людей, живших в Германии по берегу Северного моря, как и их предки в течение веков, пьют чай. Известно, что давным-давно многие колодцы в той низменной части Европы дают воду, подкрашенную торфом, которую удается пить, только превратив в крепкий чай.
Примерно в то время, когда я получил посылку с двумя фунтами чая, из Лос-Анжелеса приехал в гости старый дядя одной из подруг Хельги. Дядя Герман уехал из Германии задолго до Второй мировой войны.
Дядя Герман сделал своему городу немало хорошего. Кроме прочего, он анонимно организовал замену раскрошившихся каменных колонн с деревянными воротами, там, где Виндаллее переходила в лес. Он нашел хорошее применение большим деньгам в германской валюте.
Сделка не вошла бы в Книгу рекордов Гиннесса, но два фунта чая «Трампет», проданная на черном рынке, принесла мне достаточно денег, чтобы я обменял их у дяди Германа на американские доллары, которые мне были нужны, чтобы заплатить туристскому агентству в Бремене за билет на мое имя из Гамбурга в Нью-Йорк.
Да, черный рынок в Германии к концу 1949 года был еще очень активен — 4 1/2 года после окончания войны и 1 1/2 года после реформы национальной валюты.
29 апреля 1950 года я отплыл из Гамбурга на американском пароходе «Вашингтон» и по прибытии в
США ненадолго остался с друзьями-меннонитами в Дойлстауне, штат Пенсильвания. 10 июня, по дороге на машине из Дойлстауна в Сент-Катарлнз для встречи с родней по материнской линии, я пересек канадскую границу у Ниагарского водопада, в штате Онтарио. В тот день на канадской таможне меня спросили, сколько я пробыл за границей. «С марта 1939-го», — ответил я.
Из Сент-Катаринз я поехал прямо в Китченер.
Глава 18
Снова в Канаде
После возвращения в Два города — Китченер и Ватерлоо — летом 1950 года я первым делом заново познакомился с отрезком Кинг-стрит, идущим с севера на юг в Ватерлоо и с запада на восток в Китченере. Во-первых, старые темно-зеленые пятиламповые уличные фонари на чугунных столбах, стоявшие в деловом квартале, заменили на новые. Во-вторых, незадолго до моего появления старые трамваи уступили место автобусам.
В Китченере я специально прошел по Кинг-стрит от Фридерик-стрит к углу Кинг-ист и Кент-авеню, где стоял наш последний дом в Канаде. Вообще-то, старый каркасный дом на просторной песчаной площадке принадлежал «Китченер ламбер компании», которая расположилась рядом с домом, по восточной стороне Кент-авеню с того конца, где к ней примыкала Кинг-стрит, все как в 1939 году.
Мистер Хок все еще был управляющим «Китченер ламбер». Мы вполне любезно поговорили с ним — за исключением того, что он многозначительно заявил мне, что мои родители не удосужились перед отъездом в Германию пристроить куда-нибудь своих цыплят. Он сказал, что китченеровская «Дэйли рекорд» писала об этом в разделе «Брошенные домашние животные». История хранилась в архиве «Рекорд».
Домашняя живность моих родителей? Должно быть, это две курицы-бентамки, которых я оставил дома, уехав в марте 1939-го. Их была пара; самый прекрасный бентамский петух погиб под колесами машины на Кент-авеню, когда я еще жил в Китченере. Сомневаюсь, что две вдовые курицы сидели в курятнике. Вероятно, свободно бегавшие куры выглядели беспризорными — когда дом, рядом с которым они обитали, опустел. В Ватерлоо и Китченере у меня в разное время были голуби, морские свинки, кролики, кошка и бентамские цыплята, но не было собаки. У других детей в семье не было своих любимцев, по крайней мере не в те годы.
В любом случае, мысленно разместив сказанное мистером Хоком справедливое, но не ошеломляющее замечание в разделе «учтено», я еще поболтался по округе, смотря на людей и места, связанные с моим канадским детством.
Хотя многих из них не послали за океан, некоторые из приятелей по воскресной и немецкой школе во время войны служили в канадской армии и после демобилизации поступили в университет. К 1950 году они были хорошо подготовлены для будущей работы.
В целом бывшие солдаты меннонитской веры, к которым в 1950 году еще относились как к «нашим мальчикам» в знак признательности за службу на благо страны, пришли домой с войны неиспорченными.
Однако один меннонит, бывший младший офицер в подразделении канадской разведки, подцепил на службе, проходившей какое-то время за океаном, довольно сомнительные привычки допросчика. По его рассказам, наименее отвратительной из его «интеллектуальных» штучек — он любил проделывать их и дома с гостями — было «быть милым» с теми, военными или гражданскими, кого допрашивала их часть, в которой он был переводчиком с английского на немецкий и обратно.
Суть его самого гибкого, но продолжительного по времени способа узнать правду: дать доставленным для допроса столько пива — да, пива! — сколько они выпьют, а затем смотреть, как они жмутся, когда настанет время облегчиться. Не позволять им выйти из кабинета. Рано или поздно они сознаются, в обмен на возможность помочиться в уединенном месте. В конце концов, культурные люди не хотят мочить штаны в присутствии других.
Я все еще думаю, что тот хвастливый бывший сержант, убежденный холостяк, имел задатки садиста.
В 1950 году значок за боевую службу, который носили многие канадцы моего возраста — мне тогда было 25 лет, но я не мел права носить его, — означал в первую очередь, что в Канаде их владельцы имели преимущество в получении работы.
В поисках работы в Китченере и Ватерлоо я узнал, что, в основном из-за отсутствия значка, наниматели особенно въедливо изучали подробности моего прошлого, и некоторые даже весьма невежливо заявляли, что, даже спустя столько времени, меня надо наказать за то, где я провел годы войны. Именно тогда Тед Неттлтон и дал мне предусмотрительный совет: «Не рассказывай людям о своих проблемах…» Более того, он дал мне работу.
Для тех, кто там работал, фабрика Б.Ф. Гудрича была просто «резиновой мастерской». Целый этаж был отведен под производство шин, а именно под подготовку материала, конфекцию покрышек и их вулканизацию. В 1949-м почасовые работники фабрики бастовали; в 1950-м они старались наверстать
