— Что касается доверия, — отвечал он, — то естественно, что никого, кто от нас далек, не посвящаешь в свои сокровенные дела. Но столь же естественно, что тот, кто в будущем станет, так сказать, частью нашей семьи, должен знать все, что этой семьи касается. Я рассказал вам самое главное, отдельные подробности, которые не всегда удается представить себе, суть дела вряд ли меняют. Что касается уважения, состоящего в том, что я считаю вас подходящим для Наталии супругом, то перед всеми мужчинами на свете у вас есть то неизмеримое преимущество, что Наталия вас любит и хочет вас и никого другого. Но несмотря на это преимущество, ни Матильда, ни я, которому тоже предоставлено тут какое-то право, не дали бы своего согласия, если бы ваша натура не внушала нам уверенности, что в данном случае может быть заключен прочный и счастливый семейный союз. Что касается уважения, которым я обязан вам независимо от этих дел, то я, по-моему, давал вам доказательства такового. Если я и думал, что вы можете стать в будущем мужем Наталии, то такая возможность была столь неопределенна, — ведь все зависело от вашего взаимного влечения, что мысль об этом никак не влияла на мое отношение к вам, да и только со временем стала дочерью моего о вас мнения.
— Вы и в самом деле дали мне столько доказательств своей доброжелательности и бережности, — отвечал я, — что я сам не знаю, чем их заслужил. Ведь никаких преимуществ во мне нет.
— Судить о причинах, рождающих уважение и привязанность, надо предоставлять другим. Ведь хотя в общем-то примерно знаешь, чего ты достиг в какой-то области, хотя сознаешь проявленную тобой добрую волю, всех оттенков своей души все же не знаешь, не знаешь, в какой мере они направлены на других, их знаешь только в их направленности на себя, а это очень разные направления. Кстати, милый мой сын, если в обществе полагается соблюдать определенные приличия и сдержанность в одежде и вообще в поведении, то в собственной семье это обременительно. Поэтому впредь приходи ко мне в своем повседневном платье. И хотя я не родственник твоей невесты, смотри на меня как на такового, к примеру, как на ее приемного отца. Все наладится, все образуется.
С этими словами он возложил руку мне на голову, посмотрел на меня, и на глазах его показались слезы. За время нашего знакомства я ни разу не видел увлажненными глаза этого старика. Поэтому я был потрясен и сказал:
— Так позвольте же и мне в этот торжественный час выразить свою благодарность за все, чем я стал в этом доме. Ибо если я что-то собой представляю, то стал я таким здесь, и исполните в этот час одну просьбу, которая для меня очень важна: позвольте мне поцеловать вашу достопочтенную руку.
— Ну, только один этот раз, — ответил он, — разве что еще один раз, когда ты с Наталией, сокровищем моей души, обойдешь аналой.
Я схватил его руку и прижался к ней губами. А он положил другую мне на затылок и прижал меня к сердцу.
— Останься еще немного в этом доме, — сказал он позднее, — а потом отправляйся к своим родителям и побудь в их обществе. Отцу ты тоже очень необходим.
— Можно мне рассказать родным то, что вы сообщили мне? — спросил я.
— Вы даже обязаны это сделать, — отвечал он, — ибо ваши родители вправе знать, в какое общество попадает их сын, заключив столь священный союз, и вправе желать, чтобы у их сына не было секретов от них. Впрочем, я и сам, пожалуй, поговорю с твоим отцом об этих и других делах.
Затем мы попрощались, и я вышел из комнаты.
Во второй половине дня я зашел к Густаву, и он получил разрешение совершить со мной большую прогулку по окрестностям, вернулись мы в сумерках, и ему пришлось наверстывать упущенное днем при свете лампы.
В разборе своих бумаг, которые я пытался привести в какой-то порядок, в общении с моим гостеприимцем, благосклонно дарившим мне свое время, в посещениях столярной мастерской, где вовсю трудился Ойстах, или его брата Роланда, который пользовался каждой светлой минутою дня для своей картины, наконец, в далеких походах по окрестностям, ибо это была первая моя зима в деревне, прошло время до середины февраля. Наконец, я простился, отправил свои вещи на почту в Рорберг и пошел вслед пешком, дождался там прибытия кареты с запада, получил в ней, когда она пришла, место и поехал на родину.
Я был, как всегда, очень радостно встречен родными и должен был рассказать им о своем зимнем путешествии в горы. Сделав это, я в первые же дни рассказал им и то, что сообщил мне мой гостеприимец. Это было им до сих пор неизвестно.
— Я часто слышал о Ризахе, — сказал отец, — и всегда его имя упоминалось с уважением. Из семьи, владевшей Гейнбахом, я поверхностно знал только Альфреда. С Тароной я был однажды отдаленно связан делами.
Юношеские отношения моего гостеприимца с Матильдой держались, видимо, в строжайшей тайне, ибо ни отец, ни кто-либо из моих знакомых ничего об этом не слышали, хотя обычно о таких делах любят поговорить. Понятно, что после моей помолвки с Наталией мои сообщения произвели на моих родственников очень большое впечатление. Помимо этого я привез отцу нечто, очень его обрадовавшее. Побывав в последние свои дни в доме роз еще и у садовника, я узнал у него способ изготовления средства, препятствующего протеканию воды между стеклами и возникающему от этого капанью. Сам садовник этого способа не знал, но он сходил к моему гостеприимцу, который мне и сообщил его. Я рассказал об этом отцу и передал ему необходимые указания.
— Это предотвратит в будущем вредное для растений проникновение зимней воды в здешнюю нашу теплицу, — сказал он, — но еще больше я рад, что смогу сразу же применить это средство в новых теплицах, что будут стоять возле сельского дома, который я собираюсь построить.
Мать усмехнулась.
— Пока готовьтесь к поездке в Штерненхоф и в дом роз, — сказал отец, — все главное произошло, теперь необходимый шаг за нами. В первые дни весны мы поедем туда, и я просватаю своего сына. Вы, женщины, любите готовиться к таким вещам, так поторопитесь же, времени у вас немного, чуть более двух месяцев. Все, что лежит на мне, я к тому времени сделаю.
Что это все одобрили, разумелось само собой, но время для подготовки сочли несколько кратким. Отец сказал, что откладывать далее никак нельзя ввиду важности отношений, в которые мы вступаем. С этим нельзя было не согласиться.
Пошли всякие работы и заказы, и каждый день был чем-то заполнен. Мать сделала приготовления и на тот случай, если молодожены будут жить в ее доме. Отец сказал ей, правда, что моему браку будет предшествовать большое путешествие, однако она возразила ему замечанием, что никакого вреда не будет, если все будет готово раньше, чем то понадобится. Он тотчас уступил ее домовитости.
К концу марта отец доставил во двор прекрасную карету. Это была карета для дальних поездок на четырех человек. Он заказал сделать ее по своему наброску.
— Мы должны почтить наших друзей, — сказал он, — мы должны почтить самих себя, и кто знает, не пригодится ли нам эта карета и впредь.
Он потребовал, чтобы все хорошенько осмотрели карету, особенно по части ее удобства для женских дорожных принадлежностей. Так и поступили, карету нельзя было не похвалить. Прочность сочеталась в ней с легкостью, и при приятной форме она была достаточно просторна для всех необходимых вещей.
— Я готов, — сказал отец, — постарайтесь не очень мешкать с приготовлениями.
Но и женщины вовремя со всем управились. Отец назначил срок отъезда на начало цветения деревьев, и в это время мы и отправились.
Теперь по дороге, по которой я столько раз ездил один или с чужими людьми, я ехал со своими родными. Лошадей мы меняли на каждой почте. Однако для удобства матери и Клотильды мы дольше задерживались на одном месте и проезжали за день малые расстояния. Сопровождали нас прекрасная погода и множество белых и с красным отливом цветов. На четвертый день поутру мы подъехали к Штерненхофу. Матильде уже сообщили о нашем приезде. Мы откинули верх кареты, и взгляды моих родных были прикованы сначала к цветущему холму, на котором стоял замок, а потом направлены на саму постройку, затем на герб со звездами над воротами, на свод подворотни и наконец все взоры устремились к Матильде и Наталии, которые нас встречали. Мы вышли из кареты. Наталия то бледнела, то заливалась румянцем. С приветствиями не стали медлить. Клотильда и Наталия бросились друг другу на шею и заплакали. Мою почтенную матушку Матильда обняла и прижала к сердцу. Затем она мило и сердечно
