l:href='#n_58' type='note'>[58]
— Да, господин, мы обе имеем живую веру.
Хауке ничего ей не ответил. Распространившиеся повсюду особые религиозные собрания процветали и среди фризов; разорившиеся ремесленники, лишившиеся за пьянство места учителя были там немаловажными лицами; служанки, молодые и старые бабы, лентяи, одинокие люди ревностно посещали тайные сборища, где каждый мог играть роль священника. Из дома смотрителя в свободные от работы вечера туда ходили Анна Грета, а также влюбленный в нее младший слуга. Эльке, в отличие от Хауке, относилась к этому не столь терпимо; он же считал, что в дела веры не стоит вмешиваться и что пусть уж лучше люди посещают собрания, чем трактир.
Так обстояли дела с верой, и Хауке и на этот раз промолчал; однако о нем не молчали. Молитва его пересказывалась по всей деревне: он смел оспорить всемогущество Господа! Он был в их глазах богохульник; история с чертом, оборотившимся лошадью, казалась уже вполне правдивой.
Хауке ничего об этом не знал, в эти дни он не отходил от постели больной, даже ребенка для него теперь как будто не существовало.
Старый доктор продолжал приходить; он посещал Эльке раз в день, а то и чаще; а однажды просидел у нее целую ночь напролет. Выписав рецепт, он отдавал его слуге Ивену Йонсу, и тот мчался за лекарством в аптеку. Наконец врач стал глядеть несколько дружелюбней и порой доверительно кивал смотрителю:
— Поправится! С Божьей помощью!
И вот однажды — медицина ли победила болезнь или это Господь откликнулся на молитву Хауке, — оставшись с больной наедине, доктор взглянул на нее весело и сказал:
— Госпожа! Теперь я могу вас утешить; сегодня у меня праздник! Вы были очень тяжелы, но отныне снова принадлежите нам, живым!
Темные глаза Эльке засияли. Заслышав родной голос, Хауке тут же вошел в комнату и бросился к постели.
Эльке обвилась руками вокруг его шеи.
— Хауке, муж мой, я спасена! Я остаюсь с тобой!
Доктор вытащил из кармана шелковый носовой платок, обтер им лоб и щеки и, наклонив голову, вышел из комнаты.
Дня через три после этого события благочестивый оратор, башмачник, которого Хауке некогда прогнал за леность, говорил на религиозном собрании, перечисляя слушателям божественные качества:
— Кто же оспаривает всемогущество Господа, кто говорит: «Я знаю, Ты не все можешь, что хочешь»? Мы все знаем этого несчастного, он — бремя для нашей общины. Тот отпадает от Бога, кто во враге Господа и пособнике греха ищет своего утешителя. Ведь какая-то опора должна быть у человека! Но вы остерегайтесь того, кто молится так, ибо он возносит хулу на Господа!
Проповедь эта также передавалась из уст в уста, и скоро о ней знала вся деревня. Слухи дошли и до Хауке. Он никому ни слова о том не сказал, даже Эльке, но однажды обнял ее крепко и прижал к себе:
— Останься мне верной, Эльке! Останься мне
верной!
Эльке с изумлением взглянула на него.
— Тебе верной? Да кому же другому, как не тебе, останусь я верной?
Но, поразмыслив немного, она поняла его.
— Да, Хауке, мы останемся верны друг другу; и не только потому, что друг другу нужны.
И каждый принялся за свою работу.
Все было бы неплохо, но вокруг Хауке, против его воли, продолжало возрастать отчуждение; и в сердце его также гнездилась неприязнь и замкнутость по отношению к другим. Только для жены он оставался таким же, как и прежде; и у колыбели младенца каждое утро и каждый вечер он падал на колени, как если бы желал подле нее спасти свою душу. С челядью и рабочими он обращался строже, чем прежде: если лентяи и нерадивые заслуживали ранее лишь спокойного порицания, то теперь все пугались строгих окриков хозяина. Эльке тем временем пошла на поправку.
С наступлением весны работы на плотине возобновились; временным молом для защиты новых шлюзов был закрыт проем в западной стороне плотины — изнутри и снаружи, в форме полумесяца. Наряду со шлюзами, основная часть плотины также постепенно становилась все выше и выше. Но управлять работами смотрителю стало теперь тяжелей, поскольку вместо умершего зимой Йеве Маннерса уполномоченным по плотине избрали Оле Петерса. У Хауке не было желания этому противиться; но теперь, вместо ободряющих слов и похлопывания по плечу, которым награждал порой смотрителя крестный жены, Хауке видел со стороны его преемника лишь скрытое противостояние и мелочные возражения по каждому пустячному поводу; с этим постоянно приходилось бороться, потому что Оле хоть и надулся от важности, но не набрался ума; и теперь, как и прежде, «писака» стоял ему поперек дороги.
Блистающий небосвод вновь простирался над морем и маршами, и ког был пестр от пасущихся на нем упитанных коров, время от времени мычанием нарушавших тишину. В вышине не переставая пели жаворонки, но заметить это можно было только в тот миг, когда, на кратком вдохе, песня прерывалась. Бревенчатые шлюзы уже выстроили, хоть и не покрасили, отпала необходимость защищать их временными плотинами; Господь, очевидно, был благосклонен к новой постройке. Глаза госпожи Эльке также лучились радостной улыбкой, когда она глядела, как муж возвращается на своем скакуне со строительства домой.
— Добрым конем стал! — говорила она, похлопывая сивого по бледно-матовой шее.
Порой она выходила к мужу с ребенком на руках, и тогда Хауке спешивался, брал малышку и подбрасывал ее, играя. Конь внимательно глядел на дитя большими карими глазами, и Хауке говорил коню:
— Иди-ка сюда! Мы и тебе окажем честь!
Он сажал маленькую Винке — так окрестили девочку — в седло и обводил сивого вокруг двора. Порой честь оказывалась и старому ясеню: Хауке сажал ребенка на гибкую ветвь покачаться. Мать смотрела на дитя с порога смеющимися глазами, но девочка не смеялась никогда. Ее глаза, между которыми располагался изящный носик, безучастно смотрели вдаль, а маленькие ручки не хватались за палочку, которую протягивал ей отец. Хауке не обращал на это внимания, да и что он знал о маленьких детях? Но Эльке, наблюдая за светлоглазой дочуркой, когда та сидела на руках у служанки, ставшей молодой матерью примерно в то же время, что и ее госпожа, говорила с затаенной болью:
— Моя не настолько смышлена, как твой мальчуган, Стина!
Служанка держала своего толстого малыша за руку; просияв от переполнявшей ее материнской любви, она говорила:
— Да, госпожа, дети бывают разные; этому еще и двух лет не было, а он уже яблоки из чулана воровал!
Эльке убирала падавшую на глаза ребенка курчавую прядь, и позднее тайком горячо прижимала к сердцу свою тихую дочурку.
В начале октября на западном краю уже прочно стояли новые шлюзы по обе стороны основной плотины, которая, вплоть до проемов, оставленных у протока, спускалась плавным профилем к морю, возвышаясь над уровнем воды примерно на 15 футов при обычном приливе. С северо-западной стороны можно было беспрепятственно глядеть через Йеверсов халлиг на морское мелководье; но ветра тут дули особенно резко, волосы развевались, и приходилось крепко держать шапку на голове.
К концу ноября, когда бушевали штормовые ветры и шли ливни, осталось только перекрыть проток поблизости от старой плотины, через который с севера вода проникала на новый ког. По обе стороны стояли стены плотины; зазор между ними должен был исчезнуть. Летом, в сухую погоду, это сделать было бы нетрудно; но работу надо было завершить теперь во что бы то ни стало, иначе разрушительный шторм мог погубить всю постройку. Хауке бросил все силы на то, чтобы перекрыть проток. Хлестал дождь, свистел ветер, но сухощавый всадник на скакуне с огненными глазами возникал то тут, то там над копошащимися людьми, занятыми, кто внизу, кто наверху, перекрытием протоки на северной стороне плотины. К проему, преодолев уже довольно долгий путь, подвозили в телегах иловатую глину, выгружали, сгребали в кучи, а
