Анна Грета, в дорожном платье, задыхаясь, вошла в просторную кухню.
— Ну, рассказывай! — наперебой принуждали ее. — Что за несчастье приключилось?
— С нами крестная сила! — воскликнула Анна Грета. — Вы знаете старую Марикен с кирпичного двора, что живет на той стороне берега? Мы с ней, когда продаем масло, всегда стоим вместе на углу аптеки;[67] так вот она мне рассказала, и Ивен Йонс говорил то же самое. «Великая беда, — сказала она, — настигнет всю землю фризов; верь мне, Анна Грета!» И еще, — служанка понизила голос: «Со смотрителевым скакуном тоже нечисто!..»
— Тсс, тсс!.. — насторожились другие служанки.
— Да-да, вот что меня заботит! Но там, на другой стороне, дело обстоит еще хуже! Не только мухи и помет — кровь падает с неба, будто дождь! А когда в воскресенье утром пастор подошел к умывальной чаше, там оказалось пять черепов величиной с горошину; все, кто пришел, это видели! В августе ужасные красноголовые гусеницы ползали повсюду и пожирали на своем пути зерно, муку и хлеб, и, когда их кидали в огонь, они не сгорали!
Рассказчица неожиданно запнулась: ни одна из служанок не заметила, как в кухню вошла хозяйка.
— Что это вы такое говорите? Хоть бы хозяин не услышал, — заметила она. Служанки тут же захотели ей все пересказать, но Эльке возразила: — Довольно! Я и так уже много услышала. Беритесь-ка за работу, это принесет больше пользы.
И она пригласила Анну Грету в комнату, чтобы вместе с ней подсчитать выручку за проданное масло.
Итак, в доме смотрителя суеверные пересуды не находили у хозяев никакой поддержки; но в других домах, чем дольше становились вечера, тем сильней возрастал интерес к подобным разговорам. Будто туча сгущалась над всеми, и каждый только и говорил потихоньку, что великое несчастье скоро должно постичь фризскую землю.
Это случилось незадолго до дня Всех Святых, в октябре. С юго-запада все время дул штормовой ветер, вечером на полумесяц стремительно наплывали багровые тучи, мрак то и дело сменялся зловещим светом. Шторм усиливался. В комнате смотрителя стол после ужина был пуст: слуг отправили в стойло приглядеть за скотом, служанкам велели проверить во всем доме и на чердаке, прочно ли затворены двери и ставни, чтобы не ворвался ветер и не натворил бед. Хауке стоял у окна рядом с женой; он только что отужинал, а до того был на плотине. Еще днем отправился туда пешком; побывал всюду, где плотина казалась не слишком прочной, приказал свозить колья и мешки с землей или глиной, вбивать эти колья и наваливать на них мешки, как только течение начнет разрушать плотину. На северо-западном углу, где старая плотина смыкалась с новой, поставил больше всего людей; уходить им разрешалось только в крайнем случае. Сделав эти распоряжения, не более чем на четверть часа заглянул домой, мокрый и растрепанный, и теперь, прислушиваясь к тому, как ветер, налетая порывами, сотрясает оправленные свинцовыми рамами стекла, смотрел отсутствующим взглядом в пустынную ночь. Настенные часы за стеклом только что пробили восемь. Девочка, стоявшая возле матери, съежилась и спрятала голову в складки материнской юбки.
— Клаус! — воскликнула она, всхлипывая. — Где мой Клаус?
Она могла сколько угодно спрашивать, потому что чайка, после полета со стаей на юг, с прошлого года не появлялась. Отец словно не слышал вопроса дочери, но мать взяла ребенка на руки.
— Твой Клаус сидит в амбаре, там ему тепло.
— Почему? — спросила девочка. — Это разве хорошо?
— Да, это хорошо.
Хозяин дома все еще стоял у окна.
— Так больше не годится, Эльке, — сказал он. — Позови кого-нибудь из служанок. Ураган выбьет нам стекла, надо покрепче привинтить ставни!
По приказу хозяйки на улицу выбежала одна из служанок; из окна можно было видеть, как развевается на ветру ее юбка; но едва только девушка отодвинула скобу, ветер вырвал ставень из рук и швырнул прямо на оконное стекло, причем несколько осколков влетело в комнату, и одна из свечей задымила и потухла. Хауке поспешил служанке на помощь. И только с большим трудом, постепенно, ставни были укреплены. Когда при входе в дом служанка отворила дверь, порыв ветра ворвался в комнату, так что в шкафу зазвенела стеклянная и серебряная посуда; под крышей задрожали и заскрипели балки, как если бы ураганный ветер хотел сорвать с дома крышу. Но Хауке уже не вернулся в комнату; Эльке слышала, как он через гумно идет на конюшню.
— Сивого! Выводи сивого! Эй, Йонс, живей!.. — услышала она голос мужа. С растрепанными волосами он возвратился в дом, его серые глаза сверкали.
— Ветер перекинулся на северо-запад, — воскликнул он, — во время большого прилива! Да это уже и не ветер — ураган!.. Мы такого прежде не знавали.
Лицо Эльке покрыла смертельная бледность.
— Ты опять должен туда идти?
Он взял ее за обе руки и судорожно сжал их.
— Да, должен, Эльке.
Она медленно подняла на него темные глаза, несколько мгновений супруги глядели друг на друга, но им показалось, что прошла целая вечность.
— Я знаю, Хауке, ты должен, — промолвила жена.
Они стояли перед дверью. Вдруг Эльке бросилась на шею мужу, и на мгновение, на одно только мгновение показалось, будто она не желает его отпускать.
— Это наша борьба, — сказал Хауке. — Оставайтесь спокойно здесь, к дому вода не подберется. И молитесь Богу, чтобы он и меня не оставил!
Хауке завернулся в свой плащ; Эльке взяла шарф и заботливо обмотала его мужу вокруг шеи; она хотела еще что-то сказать, но не смогла, так как у нее дрожали губы.
На дворе заржал белый конь; сквозь вой шторма это прозвучало как зов трубы. Эльке вышла из дома вслед за Хауке, старый ясень скрипел, словно грозился вот-вот рухнуть.
— Скорее в седло, господин! — воскликнул слуга. — Конь словно обезумел, так и рвет узду!
Хауке обнял жену.
— Я вернусь, когда рассветет!
Он вскочил в седло; скакун взвился на дыбы и затем, словно боевой конь, готовый вступить в битву, ринулся вместе со всадником прочь со двора, навстречу ночи и ураганному ветру.
— Отец, отец! — понесся вослед всаднику жалобный детский голосок. — Мой милый отец!
Винке побежала во тьму вслед за всадником, но через сотню шагов споткнулась о твердый ком земли и упала.
Слуга Ивен Йонс принес плачущего ребенка назад к матери; та стояла, прислонившись к стволу ясеня, ветви которого нещадно трепал ветер, и словно потерянная вглядывалась во мрак, в котором только что исчез ее муж; при каждом затишье, когда на миг замолкал ураган и не слышно было плеска воды, она съеживалась от страха; казалось, стихии хотят погубить ее мужа и замолкают внезапно оттого, что им удалось наконец его схватить. Колени Эльке дрожали, волосы свободно развевались по ветру.
— Возьмите ребенка, госпожа! — крикнул ей Ивен Йонс. — Держите крепче! — И он передал ей на руки дочь.
— Ребенка? Ах, я забыла о тебе, Винке! — воскликнула она. — Господи, прости меня за это! — Она прижала девочку к груди со всей любовью и, держа ее так, опустилась на колени. — Боже Отче и Ты, Иисусе, не оставь меня вдовой и дочь мою сиротой! Защити нас, Господи! Только Ты да я, мы одни его знаем!
С этого мига затишье прекратилось; выл ураган, ревело море, как если бы вселенная желала вновь впасть в первобытный хаос.
— Ступайте в дом, госпожа, — уговаривал хозяйку Йонс. — Идемте! — Он помог ей подняться и проводил вместе с дочерью в горницу.
Смотритель Хауке Хайен мчался к плотине на своем скакуне. Узкая дорога стала вязкой от обильных
