плотины нужно строить иначе!
— Ха, — отец выдавил смешок, — ты, наверное, станешь смотрителем плотины. Вот тогда и будешь строить иначе.
— Конечно, — не унимался юноша.
Отец растерянно поглядел на Хауке, сглотнул пару раз и вышел из комнаты, не найдя, что и сказать.
К концу октября работы на плотине закончились, но и тогда прогулки на север к гаффу[27] оставались для Хауке Хайена наилучшим развлечением. Праздника Всех Святых[28], приходящегося на день осеннего равноденствия, когда обычно бушуют штормы[29], на которые во Фрисландии любят жаловаться, он дожидался с нетерпением, как ребенок дожидается Рождества. Незадолго до наступления сизигийных приливов[30] — это можно было знать наверняка — он, несмотря на шторм и непогоду, лежал один-одинешенек далеко за плотиной; и когда пронзительно кричали чайки либо волна стремительно набегала на плотину и, откатываясь, отрывала и уносила с собой в море обширный лоскут дерна, раздавался гневный смех.
— Что вы можете сделать путного! — кричал Хауке птицам сквозь рев волн. — Люди — и те ничего путного сделать не могут!
Наконец, чаще всего уже в сумерках, покидал он пустынное побережье и торопился вдоль плотины домой к отцовской двери со ставшей для него уже низкой притолокой под камышовой крышей и, быстро забегая в дом, исчезал в своей комнате.
Иногда он приносил с собой ком глины, усаживался подле отца, который ему теперь это позволял, и лепил при свете тонкой сальной свечки всевозможные модели плотин, потом ставил их в миску с водой и пытался воспроизвести волны; иной раз юный исследователь брал аспидную доску и чертил на ней различные профили плотины со стороны моря, как они, по его мнению, должны были выглядеть.
Со сверстниками, с которыми когда-то учился в школе, он и не думал дружить; да и с ним никто не хотел водиться — все считали его мечтателем. Когда наступила зима и ударили морозы, Хауке разгуливал за плотиной и забредал все дальше, пока взгляд его не заскользил по глади покрытых льдом ваттенов[31].
В феврале, в пору продолжительных морозов, были найдены принесенные водой мертвые тела; они лежали далеко за плотиной, в открытом море, на замерзшей плоскости ваттенов. Молодая бабенка, которая видела, как их привезли в деревню, охотно остановилась, чтобы рассказать старому Хайену:
— Думаете, они выглядят как люди? Нет, как морские черти![32] Вот с такой большой головой. — И она широко расставила руки. — Черные и блестящие, как подгоревший хлеб; крабы их обгрызли, и дети, глядя на них, кричат от страха!
Но старого Хайена трудно было чем-то удивить.
— Их с ноября уже носило море, — сказал он равнодушно.
Хауке молча стоял рядом, но при первой же возможности опять улизнул на плотину. Трудно сказать, хотелось ли ему найти новых утопленников или же его притягивал страх, который должен был еще оставаться на том месте, где их обнаружили. Он бежал все дальше и дальше, пока наконец не остановился; над плотиной, где не было ни души, дули лишь ветры да кричали проносившиеся мимо большие птицы; по левую руку тянулись пустынные марши, по правую — необозримая ширь береговой полосы с блистающими льдом ваттенами; казалось, весь мир пребывает в белом мертвенном сне.
Хауке стоял на плотине, пристально вглядывался в даль; но никаких мертвецов не было; только там, где напирали невидимые течения, вздыбившиеся куски льда образовывали вдоль ваттов бугристую линию.
Он отправился домой, но через несколько дней под вечер опять пришел на плотину. На месте бугров во льду появились трещины, из которых поднимался пар, и над всем ваттеном сплелась сеть из пара и тумана, причудливо смешивавшаяся с вечерним сумраком. Хауке пристально всматривался во мглу; там, в тумане, бродили темные призраки, высотою примерно в человеческий рост. Величавые, но со странными, пугающими жестами, с длинными шеями и носами, разгуливали они неспешно вдоль дымящихся трещин. И вдруг жутко заскакали — большие перепрыгивали через маленьких, маленькие, как шальные, неслись навстречу большим, а потом, приняв бесформенные очертания, раздавались вширь.
«Чего им нужно? Не духи ли это утонувших?» — подумал Хауке.
— Э-хей! — крикнул он громко в надвигающуюся ночь, но причудливые твари не обернулись, продолжая свои странные игры.
Тогда Хауке вспомнились рассказы старого капитана об ужасных норвежских морских привидениях, у которых вместо лица блеклый пучок морской травы. Но он не пустился бежать, а только покрепче вдавил каблуки сапог в глинистую насыпь и впился взглядом в нелепую нежить, скакавшую в сгущавшемся сумраке.
— Так вы и у нас тут обитаете? — спросил он грубым голосом. — Вам меня не прогнать!
Только когда все скрыла мгла, парень уверенной, неторопливой походкой направился домой. Позади себя он слышал шорох крыльев и пронзительные крики, но не оборачивался. Шагу также не прибавлял и потому пришел домой довольно поздно. Об увиденном никому, даже отцу, не сказал ни слова. Много лет спустя в то же время года, когда Хауке был на плотине вместе со слабоумной дочуркой (которую позже послал ему Господь), ужасные твари вновь появились над поверхностью ваттов; тогда, чтобы девочка не пугалась, Хауке станет уверять, будто это всего лишь чайки да вороны ловят у трещин во льду рыбу; в тумане они кажутся такими большими и страшными.
— Бог свидетель, господин! — перебил свой рассказ учитель. — На свете много есть такого, что способно смутить добропорядочного христианина. Но Хауке не был ни дураком, ни тупицей.
Я ничего не возразил, и учитель хотел было уже продолжить историю, но гости, которые до того безмолвно сидели, внимая рассказу, и только наполняли комнату с низким потолком густыми клубами табачного дыма, вдруг все зашевелились. Сначала один, а за ним и другие обернулись к окну. Сквозь незанавешенные окна можно было видеть, как резкий ветер стремительно гонит тучи. Свет и тьма настигали друг друга, и мне опять показалось, что я вижу пролетающего мимо тощего всадника на белом коне.
— Обождите немного, учитель! — тихо произнес смотритель плотин.
— Вам нечего опасаться, смотритель, — отозвался сухонький человечек, подняв маленькие
умные глаза, — я его не оскорбил, да и повода к тому не имею.
— Да, да, — сказал кто-то другой. — Наполните-ка снова свой стакан.
После того как это было сделано и слушатели — в большинстве своем со смущенными лицами — опять уселись поближе к повествователю, он продолжил историю:
— Вот так, сам по себе, водя дружбу только с ветром и водой да еще с фантазиями, навеянными одиночеством, рос Хауке, пока не превратился в долговязого, поджарого взрослого парня. Он был уже год как конфирмован, когда началась для него совсем другая жизнь.
А случилось все из-за старого белого ангорского кота[33] Трин Янс, которого привез из Испании ее сын — моряк, в скором времени погибший. Старуха жила на отшибе, в небольшой хижине у плотины, и, когда, ей случалось работать во дворе, это кошачье страшилище сидело обычно у порога, изредка поглядывая то на яркое солнце, то на проносившихся мимо чибисов. Когда Хауке проходил мимо, кот приветствовал его мяуканьем, и парнишка кивком отвечал ему. Оба хорошо знали, что их связывает.
Была весна, солнышко пригревало уже довольно сильно, и Хауке, по давней привычке, лежал далеко за плотиной, почти у самой воды, посреди береговых гвоздик и душистой морской Польши. На геесте[34] он набирал себе полный карман гальки, и, когда во время отлива обнажалось дно ваттенов и маленькие береговые трясогузки с криками сновали по мокрому илу, он доставал камни и внезапно швырял ими в птиц. В этом он упражнялся с детства, и обычно одна из птиц оставалась лежать в вязком иле. Часто до нее нельзя было дотянуться, и Хауке уже подумывал брать с собой кота и натаскивать его, как охотничью собаку; но в иле встречались твердые и песчаные пласты, и юноша сам
