Старик вновь заходил по комнате и заговорил, разбрызгивая перед собой табачную жвачку:
— Смотритель у нас тупица; глуп, как откормленный гусь! Занимает должность, потому что его отец и дед были смотрителями плотины, а также благодаря своим двадцати девяти земельным наделам. Когда приближается день святого Мартина и надо подсчитывать, сколько было израсходовано на плотину и водоспуски, он приглашает учителя, угощает его жареной гусятиной, поит медом[36] с пшеничными кренделями и все приговаривает, пока тот пишет пером цифры: «Так, так, учитель, Бог тебя благослови! Как славно ты умеешь считать!» Если же учитель не может или не хочет прийти, тогда он сам сидит и считает, и вечно все перечеркивает, и лицо его пышет жаром, а глаза блестят, будто стеклянные, и от напряжения едва не вылезают из орбит.
Юноша стоял напротив, с удивлением слушая речь отца, до сих пор не рассказывавшего ему ничего подобного.
— Да, воля Божья, может быть, он и глуп, но дочь его Эльке считает отлично!
Старик пристально взглянул на него.
— Эй, Хауке! — воскликнул он. — Так что тебе известно об Эльке Фолькертс?
— Ничего, отец. Мне это учитель рассказывал.
Старик на это ничего не ответил; только задумчиво толкнул катыш табака под другую щеку.
— И ты полагаешь, что сумеешь там считать?
— Конечно, отец; думаю, у меня бы получилось, — серьезно ответил Хауке, и уголки губ его вздрогнули.
Старик покачал головой.
— Не знаю, смотри сам, попытай счастья!
— Спасибо, отец! — поблагодарил Хауке и поднялся в свою каморку на чердак; там он уселся на краю кровати, размышляя, почему отец хотел расспросить его об Эльке Фолькертс. Правда, он видел эту стройную восемнадцатилетнюю девушку с узким смугловатым лицом, упрямыми глазами и черными бровями, сходившимися над тонким носом в одну точку, но до сих пор и словом с ней не перемолвился; теперь же, поступив к старому Теде Фолькертсу, можно будет узнать ее получше. Идти туда он хотел сию же минуту, чтобы кто-нибудь другой не перебил места. До вечера было еще далеко. Хауке надел воскресный костюм и самые лучшие сапоги и в бодром расположении духа отправился в путь.
Длинный дом смотрителя был виден уже издали, оттого что располагался на высокой насыпи, к тому же рядом с ним росло самое высокое в деревне дерево, огромный ясень; его еще в дни своей молодости посадил в нескольких шагах к востоку от порога первый в поколении смотритель плотин, дед нынешнего смотрителя. Первые посаженные здесь два деревца зачахли, и тогда, в день своей свадьбы, он посадил это третье дерево, и его разрастающаяся с каждым годом могучая крона шумела на непрестанном для этих мест ветру, будто рассказывая о былых временах.
Пройдя еще немного и почти забравшись на насыпь, оба склона которой были засажены свеклой и капустой, Хауке увидел дочь хозяина, стоявшую у двери с низкой притолокой. Ее тонкая рука была безвольно опущена; другую она держала за спиной, опираясь об одно из железных колец, вбитых в стену по обе стороны двери, чтобы приезжие могли привязать лошадей. Девушка пристально всматривалась в морской простор далеко за плотиной; мирное вечернее солнце уже касалось воды, золотя смуглянку последними лучами.
Хауке, замедлив подъем, подумал: «Нет, эта не так глупа!» И вот он уже на насыпи.
— Добрый вечер, — поздоровался он, подходя к девушке. — На что это ты смотришь своими большими глазами, госпожа Эльке?
— На то, что происходит тут каждый вечер, но не каждый вечер можно это увидеть.
Эльке отпустила кольцо, и оно со звоном ударилось о стену.
— Чего ты хочешь, Хауке Хайен? — спросила она.
— Того, против чего ты, надеюсь, не станешь возражать, — ответил он. — Твой отец уволил младшего батрака, вот я и подумал: не возьмет ли он меня в работники?
Девушка окинула его взглядом.
— Ты, Хауке, еще слабоват, ну да нам пара зорких глаз нужнее, чем пара крепких рук.
Взглянула она на него при этом довольно угрюмо, но Хауке стойко выдержал это испытание.
— Так идем же! — сказала Эльке. — Хозяин в комнате. Заходи!..
На следующий день Теде Хайен, вместе с сыном, вошел в просторную комнату смотрителя, облицованную глазурованной плиткой с различными рисунками: там корабль несся по морю на всех парусах; там рыболов с удочкой сидел на берегу; там бык, к удовольствию наблюдателя, жевал жвачку, лежа на траве у деревенской хижины; в стенной нише стояла могучая кровать, створки которой теперь были сомкнуты, и встроенный застекленный шкаф, где красовалась фарфоровая и серебряная посуда; возле двери в смежную комнату висели за стеклом в небольшом углублении голландские часы с боем.
Крепкий, слегка располневший хозяин сидел во главе гладко выскобленного стола в кресле на пестрой подушке, набитой шерстью. Руки его были сложены на животе; круглые глазки удовлетворенно рассматривали кости жирной утки; вилка и нож покоились перед ним на тарелке.
— Добрый день, смотритель! — громко произнес Хайен, и хозяин медленно повернул голову — круглые глазки уставились на вошедших.
— Это ты, Теде? — казалось, в его голосе ощущается привкус съеденной утки. — Присаживайся. Неблизкий же ты путь проделал, чтоб до меня добраться!
— Я пришел узнать, смотритель, — сказал Теде, усаживаясь в противоположном углу на стоящую вдоль стены скамью, — у тебя были неприятности с младшим батраком, и ты согласился взять на его место моего сына?
Смотритель кивнул:
— Верно, верно; только объясни, Теде, как это понять — «неприятности»? Мы, жители маршей, слава Богу, всегда найдем против них средство. — Сказав так, он взял с тарелки нож и как-то ласково постучал по остову несчастной утки. — Это была моя любимица. — Он довольно усмехнулся. — Из рук ее кормил.
— Я хотел сказать, — продолжал Теде Хайен, пропустив последние слова смотрителя мимо ушей, — этот озорник набедокурил в хлеву.
— В хлеву? Да, там он изрядно набедокурил. Этот обалдуй не напоил телят; пьяный, спал на сеновале, скотина всю ночь мычала от жажды, мне потом пришлось отсыпаться до полудня; разве можно так вести хозяйство?
— Разумеется, нет, смотритель; но с моим парнем подобная беда тебе не грозит.
Хауке, держа руки в карманах, стоял у дверного косяка и, запрокинув голову, внимательно изучал оконные рамы напротив.
Смотритель взглянул на юношу и согласно кивнул.
— Что ты, что ты, Теде. — Он кивнул еще раз. — Взяв Хауке, я буду спокойно спать по ночам; школьный учитель уже давно мне рассказывал, что твой сын охотней сидит за счетной доской, чем за стаканом шнапса.
Хауке не слышал этой похвалы, потому что Эльке уже вошла в комнату и споро прибирала со стола, мельком поглядывая на Хауке темными глазами. Он тоже изредка бросал взгляды на девушку, раздумывая: «Боже праведный и милосердный! Да нет же, она совсем не глупа».
Девушка вышла.
— Ты ведь знаешь, Теде, — снова заговорил смотритель, — Господь не послал мне сына.
— Знаю, смотритель, но ты не должен о том сокрушаться; говорят, в третьем поколении разум в семье идет на убыль; твой дед, это мы все знаем, был из тех, кто защищал нашу землю от наводнений.
Смотритель призадумался, затем с несколько озадаченным видом, выпрямившись в кресле, переспросил:
— Что ты имеешь в виду, Теде Хайен? Ведь я и есть третий… третий в нашем роду!
— Ну да, я не имел в виду ничего дурного. Это только так говорится. — И Теде Хайен с некоторой язвительностью взглянул на престарелого чиновника.
Но тот продолжал беспечно:
— Не слушай бабских сплетен, Теде Хайен; ты же не знаешь моей дочки, она считает не в пример
