смерти и не касается особенностей этой местности! (Решительно.) Да, теперь я буду действовать еще более последовательно и… До свидания! (Кладет трубку.)
Входят Лидия, Пауль, пастор и Маттес. Двое последних тихо, но оживленно дискутируют.
Лидия (подводит Пауля к Ангелике, в восхищении). Посмотри-ка на него! Вот он — наш Пауль! Абсолютно здоров и силен, как никогда! Только что он попробовал пропахать целину — и сам тянул плуг!
Пауль (пожимая Ангелике руку). Привет!
Ангелика (сдержанно). Добрый день.
Пастор (Ангелике, показывая на Пауля). Если бы вы его три дня назад видели! (Демонстрирует состояние Пауля еще более наглядно, чем до того Лидия.) Мировая скорбь! Развалина! А теперь — в толк не возьму!
Лидия (восхищенно, Маттесу). Здорово у тебя получилось! Теперь я за урожай спокойна.
Пауль (поднимает тяжелый чемодан, будто пушинку). Пойдем, Лидия.
Лидия. Всем привет! (Ангелике.) Мы наверняка увидимся. (Уходит с Паулем.)
Ангелика (идя следом). Я с вами в деревню. А дубрава подождет.
Маттес (хочет пойти за ней). Ангелика, я…
Пастор. А вот ты останешься! «Месть моя грядет», — говорит господь наш. А я здесь как-никак общинный пастор. Исповедуйся, как на духу, ты, фарисей. Что сотворил с несчастным Паулем?
Маттес. Зря вы, господин пастор. Во-первых, вы, как протестант, права не имеете исповедовать. Во-вторых, я, как коммунист, не имею права исповедоваться. И потом, побойтесь бога, какой же теперь Пауль «несчастный»! Он же распрямился. Или нет?
Пастор. Вот именно, распрямился, черт бы его побрал. (Хмуро.) Да нет, я, конечно, желаю ему добра от всей души. Да ведь и трех дней после проповеди моей не прошло, а ты его вылечил!
Маттес. Не понимаю…
Пастор. Почему ты никогда в церковь не заходишь? Я вот на все открытые партийные собрания хожу.
Маттес. Да, чтобы поспорить! Если б я в церкви поспорить мог… Ну и что там было с вашей проповедью?
Пастор. Я ее всю построил на примере этого проклятого горба у Пауля. Отчасти — ему в утешение, отчасти — другим в назидание. «Каким, дескать, могучим парнем, — говорил я, — он раньше был. Не смирить его было ни силой, ни убеждением. А ныне должен он доказать силу внутреннюю — теперь, когда возложен на него крест господень…» (Мрачно.) Но тут являешься ты и снимаешь этот крест с плеч Пауля. Хоть бы денька три он его поносил! Никто бы не вспомнил тогда мою проповедь. Так нет же… И ты называешь это политикой сплочения блоков?
Маттес. При чем тут политика?
Пастор. А вот при том. (Повышая голос.) Послушай, Маттес. Твою идеологию я должен проглатывать молча, нравится это мне или нет. Но колдовские твои штучки — вот что меня доконает. Тут я могу стараться во время службы сколько угодно… Одна надежда, что теперь этот неверящий ангелочек все о тебе разнюхает! И тогда, колдун проклятый, она задаст тебе жару. А теперь — выкладывай!
Маттес. Что?
Пастор. Что ты сделал с Паулем, иначе…
Маттес. Иначе?
Пастор. За тобой же не только история с Паулем числится. Стоит мне только твоей Неверящей церковную хронику показать!..
Маттес (возмущенно). Пожалуйста, показывайте. Шантажируете меня, господин пастор?
Пастор. Ну ладно! (Шагнув к двери, задерживается.) Подумай как следует, парень! (Выходит, сердито хлопнув дверью.)
Маттес качает головой, на этот раз несколько озабоченно, и выглядывает из окна. Ангелика, очевидно, уже исчезла. Постояв немного в нерешительности, Маттес садится за стол, начинает работать. В дверь стучат.
Маттес. Войдите!
Матушка Ролофф (входя). Маттес?
Маттес. Да?
Матушка Ролофф. Куды мужик-то мой запропастился? Нынче он удобрения-то не разбрасывал! А пивная закрыта — выходной у них!
Маттес. Ах, матушка Ролофф… Ну и память у тебя! Сегодня он в клубе заседает, старик твой! Он ведь член совета по культуре, а не кто-нибудь! Нынче он предложит, чтобы в буфете там еще что-нибудь заказали, кроме «Балканского огня».
Матушка Ролофф. Ой, твоя правда!.. Побегу, побегу я — купить надоть хоть пару бутылочек… (Уходя, весело.) Мне ведь он тоже ух как по вкусу пришелся, огонь балканский!..
Вечер того же дня. Лунный свет пробивается сквозь окна. Маттес все еще за столом, спит. Он не шевелится, даже когда после короткого стука в дверь входит Ангелика. Она выглядит взволнованно, волосы растрепаны.
Ангелика. Маттес?
Маттес (просыпаясь). Да?
Ангелика (возмущенно). Спишь?
Маттес. Да, я спал. Я всегда сплю, когда кого-нибудь жду. (Встает, потягивается.) Очень рациональный метод для нижних чинов. Высшим не пригодится — они сами кого угодно ждать заставят.
Ангелика. Критикуешь?
Маттес. Нет. Констатирую факт. (Включив свет, с удивлением оглядывает ее.) Боже, на кого ты похожа?! Что, добралась-таки до дубравы?
Ангелика. Прекрати свои циничные замечания! Я была в деревне и попала в заросли шиповника. (Горько.) Вы что здесь, никогда не слышали лозунга: «Сделаем краше наши города и села!»?
Маттес. Именно благодаря ему и появились эти кусты — будущий наш розарий! Мы собирались даже его подсвечивать вечерами, да деревенская наша молодежь категорически против. Давай-ка я сбегаю к Лидии, принесу тебе другую одежду.
Ангелика. Еще чего! Она такая толстая…
