потерянной. Никому не нужной. Как противно они целуются. Да ну! Что она о них знает? Может, они как раз решили кого-то убить. И чокаются за успех, а не из любви. Срочно нужно поесть. А то ни гормонов, ни еды — так и сентиментальной стать недолго. Вот почему вчера она так себя вела, все принимала всерьез и до сих пор не прослушала сообщения на автоответчике. А ведь он все время мигал. Она же положила на телефон полотенце. Свернула к супермаркету. Сначала — в аптеку. Взяла упаковку прокладок, похожих на те, которыми обычно пользовалась. Заплатила. Мексиканка за кассой положила прокладки сначала в бумажный, потом — в пластиковый пакет. Она улыбнулась мексиканке. Та не ответила. Отдала сдачу и снова взялась за газету на испанском. Маргарита пошла в супермаркет. Взяла бутылку вина: на всякий случай. Воду. Молоко. Йогурт. Небольшую дыню. Джем и масло у нее есть. Яйца — тоже. Она сварит себе яйцо всмятку. Еще — купить газету. И хлеб. Она пошла на запах свежего хлеба. Почти сразу за рыбным отделом она нашла хлеб. За прилавком в духовке лежали булочки и круассаны. Сквозь стеклянную дверцу было видно, как они подрумяниваются. На прилавке в корзинах — круассаны и багеты. Она взяла три круассана и полбагета. Китаец в белом бумажном колпаке все ей упаковал. Она устремилась к кассе. Ужасно пахнет рыбой! Поехала домой. Пока стояла под душем, сварился кофе. Накрыла завтрак на журнальном столике. Включила телевизор. Принесла газету. Все снова в порядке. Между ног — теплая успокаивающая прокладка. Чистая. Круассаны вкусно пахнут. И кофе. Яйцо всмятку она не сварила. Хватит и трех круассанов. В счет ужина, которого не было. В телевизоре доброжелательные ведущие беседовали с человеком, строящим лодки. Какая лодка для чего годится? Она ела круассаны с маслом и джемом. Пила кофе. Читала газету. В Никарагуа сандинисты раздают своим сторонникам оружие. Восточным немцам пришлось признаться в несанкционированном размещении трех советских ракет средней дальности. По этому поводу правительство Буша направило запрос советскому правительству. Руководитель калифорнийской службы социальной опеки вынужден признать, что в Л. — А, она потерпела провал. Никого не защитила. Систематически наблюдаются случаи педофилии. В результате исследований выяснилось, что нет никакой связи между возрастом матери и здоровьем ребенка. Задержанный показал, что дьявол велел ему убить трехлетнюю девочку, и он ни в чем не раскаивается. Майкл Фаллертон, безработный маляр 21 года, следил за маленькой Марселиной и ее братом. Он три часа обдумывал, как ее убить. Признался, что подверг ребенка сексуальному насилию. Потом убил, нанеся множественные ножевые ранения. «Дьявол хотел, чтобы я это сделал, и я сделал это для него». Он надеется, что его приговорят к смертной казни. Девятимесячный брат девочки не пострадал. Папа Римский планирует восьмидневный визит в Мексику. Она отложила газету. Смотрела телевизор. Реклама. Холодно. Не стоит звонить Манон до девяти. Выпила еще кофе. Почему он хочет, чтобы его казнили? Ради известности? Конечно, маляру о ней только мечтать. Но какая жуть. Полицейский участок. Тюрьма предварительного заключения. Тюрьма. Все время в наручниках. Другие заключенные. Другие миры. Что на что меняет этот человек? Надо бы посмотреть на эти тюрьмы. Посмотреть — и привезти с собой фотографии. И больниц — тоже. А на кладбища она и так всегда ходит. Хотя. Даже тогда никто ничего все равно не узнает. Жизнь там-то отличается от жизни в других местах тем-то и тем-то. Как ей разобраться, если даже местные жители только догадываются о своем мире. Его не найти. Ни здесь, нигде. Все те люди, с которыми она ездит по шоссе, знают немногим больше нее. А всего не знает никто. Но зато мир всегда доступен. А было, должно быть, иначе. Эмоционально ты по-прежнему связан с родиной. Изменится ли это, если прожить в другом месте подольше? Полюбишь ли на завтрак круассаны, которые не хрустят? Или будет хотеться настоящих сдобных рогаликов? Не удастся забыть о них? Постепенно они забудутся. Наверное. Все ведь забывается. Когда-нибудь. А то, чего не забыть, то отбрасывается. Так, как мать нетерпеливо сказала тете Хильде, что мертвецов надо хоронить, в конце-то концов. Потому что тетя Хильда все надеялась, что ее жених вернется из России. Но сама мать так и не смирилась со смертью Вернера. Как ужасно воспитывали родителей. Им запрещали смотреть своими глазами, только сквозь шаблонные очки. Адуши не трогали, чтобы можно было ранить побольнее. И между ранимостью и шаблонами — ни малейшей связи. И. Как теперь станет жить мать маленькой Марселины. Зная, как умер ее ребенок. Ей придется жить ради маленького сына. Как ее матери пришлось жить ради нее. Утешением для матери она не стала. Только Фридль, наверное. И. Дети не обязаны осуществлять то, что не удалось родителям. Если это их стесняет. Но они могут стать и тотальным разрушением. Она прежде думала, что смысл жизни — в детях. И все. Больше не надо его искать. Это — огромное заблуждение. Она была просто слепа. Ее собственная семья — наглядный тому пример, а она его не видела. Думала, это — исключение. Ее семья — исключение. Из-за войны и случая с Вернером. Она думала, что просто нужно все правильно делать и счастье придет само собой. Наверное, просто начиталась Рильке и Тракля. Слишком много значения, слишком мало понятий. И никакой жизни. Она пила кофе. По телевизору начался повтор ток-шоу «Я ненавижу сестру». Она пошла на улицу. Надела дождевик и пошла. Хотелось к морю. На простор. Под высокое небо. В коридоре она повернула обратно. Позвонила Фридль. Все в порядке.
* * *
Она прошла через внутренний двор. Старик плавал в бассейне. В холле — никого. Жалюзи опущены. В кабинете администратора темно. На мгновение он задумалась, а не сесть ли в кресло. Сидеть и ждать самолета домой. Улететь и забыть все здешнее. В Вене, по крайней мере, все в порядке с рогаликами и с хлебом. Рассказывать всякие выдумки о поездке. О поездках и так всегда рассказывают всякие выдумки. Зато она была по меньшей мере в четырех супермаркетах, двух аптеках и пяти универмагах. Она вышла. Шла быстро. Проскочила мимо кресел. Мостовая и тротуар влажно блестят. Она шла прямо по Виа-Марина. Свернула налево, к каналам. Шла узкими тротуарами, переходила мосты до бульвара Венис. Никого не встретила. Никого не заметила в домах. В каналах нет воды. Чисто. Никакого мусора. Утки с утятами. На бульваре встретила молодую женщину. В белых шортах и тесной лиловой блузке. С плеером. Наушники болтаются на шее. Она бежала и говорила по телефону. Рассказывала кому-то, что она как раз на бульваре. Пробежала мимо Маргариты. Очень загорелая. Светлые волосы собраны под розовую ленту. Маргарита дошла до набережной. По песку направилась к воде. Села на песок. Смотрела на воду, как она поднимается и длинными волнами накатывается на берег, а потом сразу отступает. Отбегает, оставляя влажный гладкий песок. Чайки над морем. Ныряют в воду. Охотятся. Здесь было почти безлюдно. Мимо пробежали две женщины. Месячные. Значит, никакого ребенка от Хельмута не будет. После выкидыша врач посоветовал сразу попробовать еще раз. Не то наступит невротическое закрепление, как он выразился. А Хельмут стал уклоняться. То в подходящие дни у него не было времени, то желания. Или ему вообще расхотелось? А она молчала. Боялась надоедать ему, сделать его импотентом своими требованиями спать с ней в подходящие дни. С зачатием ничего не вышло. Почему ей хочется еще ребенка? Явно не потому, что ей мало одной Фридль. Она хотела ребенка от него. Вот так это было вначале. Правильно было. Ребенок от мужчины, которого любишь. Ребенок, которого она хочет. Но после выкидыша… Конец всему. К тому же, наверное, от него лучше не иметь детей. Он — человек ненадежный. Во всяком случае, в частной жизни. Это значит, детей больше не будет вообще. Скорее всего. Она положила голову на колени. Обхватила ноги. Прохладно. Влажный песок. Лучше бы она решила все сама. А так все решилось без ее участия. Само собой. Без лишних слов. Но. В будущем. Любить, только любить — и все. Утратить эту власть. Она однажды сказала Диффенбахеру, что у нее будет от него ребенок. Наврала. Но он как раз снова собирался уезжать. В Мексику. Магия грибов. Он чуть не ударил ее. Чувствовал себя коварно обманутым. Потом он уехал, а она отвезла его вещи в квартиру на Линденгассе. Он ей никогда не верил. Он решил, что она сделала аборт. Был в гневе. Злился. Он бы издал сборник стихов, посвятив его сыну. Он вернулся через четыре месяца, полагая, что она встретит его с большим животом. И сборник стал бы его удачей. Диффенбахер. Поэт неистовой мужественности, как писали в «Вельтвохе». Произведения архаической мощи. Ей они казались смешными. Смешные воспоминания о Диффенбахере. О его творчестве и о его публичных выступлениях. И обо всем, что она о нем знала. Смешно. Ей не хотелось видеться с ним больше. Эмансипированные женщины, заявил он ей, эмансипированные женщины годятся только для юнцов. В его возрасте нужно что- то более ласковое. Не очень вежливо, но ему требуется именно это. Его жизнь, как и любая другая, стремится к концу. Потому-то он нашел 22-летнюю студентку с факультета театроведения. Она может над ним смеяться. Если бы она не убила ребенка, все могло бы быть иначе. Но так… А если ему вздумается вести политические дискуссии, он ей позвонит. До сих пор не звонил. Решает проблемы с потенцией. Правильным способом. Пока. Слишком холодно. Она встала. Посмотрела на море. Прибой. Никаких других звуков. Она смотрела. Черно-синяя, темно-зеленая вода с полосами зеленовато-белой пены сливалась с серой чернотой низких туч. Она пошла обратно. Брела по песку в сторону кафе. Кроссовки идеально подходят для таких прогулок. В них не набивается песок. Пока сидела, ветра она не замечала. Теперь он дул
