отправились туда.
Манон села за руль. Дышала кислородом. Чтобы запастись на время обеда, как она сказала. Они выехали на бульвар, потом — направо. Вверх и вниз. Маргарита не ориентировалась. Манон въехала на парковку. Оттуда они направились в ресторан. Вошли в большой светлый зал. Задняя часть выше передней. Серые столы и кресла. Обитые серой кожей скамейки вдоль стен. Китаец провел их к столику в глубине. Они сидели как на балконе. Манон рухнула на скамейку. Маргарита села в кресло напротив нее. Заказали воды, углубились в меню. Остановились на трех блюдах. Курице с орехами кешью, жареной говядине и утке. Остатки Манон намеревалась взять с собой на ужин. Маргарита смотрела на Манон. Здесь, в этой повседневной обстановке, она наконец увидела, насколько Манон красива. Можно представить себе, как она выглядела в молодости. Блондинка. Большие ясные синие глаза. Высокие скулы. Высокий лоб по-прежнему гладок. Манон усмехнулась. Спросила, уж не оценивает ли ее Маргарита. Какая ты красавица, ответила та. Была, бросила Манон. Когда-то. Нет, сказала Маргарита. Манон красива сейчас, ей бы тоже хотелось так выглядеть. Когда-нибудь. Манон похлопала ее поруке. «Buttercup»,[179] — сказала она. Как это мило с ее стороны. Но, к сожалению, это неправда. Жизнь обошлась с ней очень жестоко. И это заметно. Она выпятила губы. Закатила глаза. Зачем она строит из себя клоуна, спросила Маргарита. Иногда нужно взглянуть правде в глаза. А правда может быть и приятной. Они рассмеялись. Принесли еду. Они наполнили свои мисочки. Ели обе палочками. Нет, правда, сказала Манон. Она вправду представляла себе свою жизнь иначе. И ничто из ее представлений не осуществилось. Никогда в жизни ей не проходило в голову очутиться в Америке. Рассказать Марго, как она эмигрировала? Маргарита кивнула. Она была в Нью-Йорке у отца и мачехи. Мачеха была оперной певицей, у нее был ангажемент в «Метрополитен». Тут в Австрию вошел Гитлер. Она немедленно вернулась в Вену, чтобы вызволить братьев. Вопрос с визами был решен еще в Америке, и она пошла в консульство. Очередь стояла на целый квартал. Ждать — бессмысленно. Она вернулась домой. Надела черное пальто с мехом, шляпку с вуалью, приколола к воротнику орхидею и на такси вернулась к консульству. Сказала эсэсовцу у входа, что ей необходимо видеть консула. Показала ему телеграмму из Нью-Йорка. На английском. Ее отец требует, чтобы она привезла некие бумаги. Эсэсовец щелкнул каблуками и немедленно провел ее к консулу, и она получила визы. Герберт Хайнрих ухаживал за ней. Он хотел на ней жениться, еще до отъезда в Америку. Он отвез ее на вокзал. Она вышла из дома в Хитцинге, а перед ним стоял «даймлер», и на нем — два флажка со свастиками. Они молча доехали до вокзала. Там она попросила у него денег: их счета арестовали. Он дал ей крупную сумму. Потом она слыхала, что он женился на другой и допился до смерти. После Первой мировой войны мать Манон отвезла детей в Богемию. Чтобы их прокормить, пришлось продать дорогую диадему. С ними поехал некто барон Боксберг. Друг семьи. Он был слаб и болен, его тоже надо было кормить. Так. В мае 38-го младший брат уже был в армии. Манон пошла в контору, выдававшую паспорта, и представьте себе, начальником там оказался некто барон Боксберг. Паспорта они получили на другой день. Так что диадема оказалась удачным вложением. Потом они сели в Восточный экспресс. Съели вкуснейший ужин и стали ждать, что будет дальше. Они ведь уезжали абсолютно нелегально. Не заплатили пошлину. Не могли, ведь счета-то арестованы. Манон поговорила с проводником. Сказала, что у нее есть деньги. Проводник сказал, что вывозить деньги из страны запрещается. Манон отдала деньги ему. Он взял. Паспортный контроль обошелся без происшествий. Когда прибыли в Париж, проводник принес деньги обратно. Манон сказала, пусть он оставит их себе и помогает всем, кому сможет. Это были деньги Герберта Хайнриха. Манон снова принялась за еду. Маргарита сказала: она бы так не смогла. Наверняка не смогла бы. А Манон — героиня. Манон пожала плечами. Прошлой ночью ей позвонил Альбрехт и сказал, что он — в Японии, и не заберет ли она его оттуда. От нее вечно ждут, что она всех спасет. Она рассмеялась. Часто ли Альбрехт так развлекается? — спросила Маргарита. Нет. Не часто. И он всегда такой славный. Ей приходилось иметь дело с куда худшими людьми. Вот, к примеру, ее муж. Он был ирландцем и готовился стать священником. Семье нужен был свой священник. Он улизнул незадолго до посвящения в сан. Решил стать актером. Так и сделал, два года играл на сцене. Потом отец написал ему, что не будет его больше материально поддерживать. Манон встретила его, когда была ночной официанткой в забегаловке напротив фабрики, на которой он работал в Пасадене. Он приходил пить кофе. Потом пошел добровольцем в армию и тут же оказался на офицерских курсах. Манон следовала за ним повсюду, где он служил. Чаще всего он служил на Среднем Западе, и чтобы побыть на людях, им приходилось ходить в клуб для офицеров. Потом он позвонил и спросил, не выйдет ли она за него. Она приехала тогда в Вичиту и тут поняла, что он — алкоголик. Он напивался каждые выходные, и в Вичите она это поняла. Это было как раз накануне его перевода в Европу. Он служил в авиационной разведке. Что ей было делать? Они поженились. Он вернулся, родилась Линн, и все было хорошо. По-настоящему хорошо. На его выходное пособие они купили дом. Но потом все началось сначала. Начались звонки в больницы, не доставляли ли его туда? Друзьям, не знают ли они, где он? Однажды ночью позвонили, сказали: «Я — сержант такой-то. Здесь ваш муж, и если вы хотите получить его обратно, приезжайте в тюрьму». Сначала Манон решила, что это шутка кого-то из друзей. Она сказала: «Oh. Come on».[180] Но мужчина ответил, нет, он звонит из такого-то участка. Она разбудила соседей, они забрали Линн. Манон поехала в тюрьму и получила мужа. Когда она вернулась из Европы, машина была продана, а дом страшно запущен, и она его бросила. В день развода он бросил пить и больше не пил никогда. Они отправили Линн в интернат, а он снова стал жить у Манон. Но ничего у них не вышло. Она безмерно его любила, и никаких скандалов между ними никогда не было. Но — не вышло. Потом он снимал квартиры в приличных домах. Но стал неудачником. Никогда больше ни в чем не добивался успеха. Манон пришлось купить ему машину. В Л. — А, без машины не выжить, а он всегда был таким славным. Как-то решил, что ей нужно принимать одно лекарство. Он приехал и поставил ей таблетки на коврик у двери в два часа ночи, чтобы она с утра могла их принять. А потом ей позвонили. Его переехало машиной, его собственной. Он лежал под ней в гараже, что-то чинил. И не поставил ее на ручной тормоз. Ему переломало руки и ребра, но он поправился. Потом он заболел туберкулезом. Ему прописали лекарство, и от него он умер через три дня. Манон была с ним. Он был таким представительным мужчиной. Так хорошо выглядел, и когда они вместе бывали в ресторане, то все время подходили люди и спрашивали: «Мы с вами не знакомы?» Он не справился с жизнью. Почему-то не мог жить. Рассказывая, Манон продолжала есть. Потом откинулась назад и перевела дух. Маргарита сидела. Ела. Клала в рот кусочки курицы. Играла палочками. Пила воду. Да это просто роман, сказала она. Страшно и восхитительно. Как в жизни. Она сейчас расплачется. «No Buttercup»,[181] — сказала Манон. Они должны повеселиться как следует. Она потребовала меню. Заказала полубутылки шампанского. Калифорнийского. Как и следовало. Нужно пить вина той страны, где находишься. А венские вина всегда были сущей бурдой. «Мапоп, — сказала Маргарита, — you are the most wonderful person».[182] Она бы хотела, чтобы у нее была такая мать, как Манон. Официант принес бокалы. Манон велела упаковать остатки еды. Они сидели. Манон тяжело дышала. Маргарита не решалась спросить ее, не поехать ли им лучше домой. Принесли шампанское. Они чокнулись. Шампанское было терпким. Тонким. Они медленно пили. Маргарита пыталась придумать какой-нибудь вопрос. Нужно говорить. Спрашивать. Проявить участие. В голову ничего не приходило. Стало грустно. Вспомнился Дэшил Хэммит. Описание туберкулезного санатория. Безнадежность болезни. Как все эти мужчины вернулись невредимыми с войны, а потом умерли тут, на солнце. Она улыбнулась Манон. Губы у Манон посинели. Маргарита допила свой бокал. Пора, сказала она. Интервью. До Топанги же далеко. И заплатит она. Она попросила счет. Манон хотела заплатить за обед сама. Настаивала. Маргарита согласилась, только чтобы уйти. Чтобы Манон могла подышать кислородом. В машине Манон тут же подключилась к баллону. Откинулась назад. Держала баллончик и глубоко дышала. Потом включила зажигание. Она еще раз объяснила Маргарите, как добраться до Сида. Спросила, правда ли Маргарита непременно хочет вечером в театр. Она ужасно волнуется, как та ночью доберется до дома. К тому же продолжается опрыскивание. Хотя большинство — против. 58 % не хотят опрыскивания. А его все равно продолжают.
* * *
Отправиться в путь Маргарите удалось только около двух. Манон еще раз записала ей, как ехать. Для этого пришлось пойти к Манон. Потом Манон сварила кофе. Чтобы протрезветь. Маргарите пришлось выпить большую чашку и пообещать Манон, что ночью она не станет останавливаться в безлюдных местах, чтобы посмотреть карту. Пусть она едет, пока не доберется до знакомых мест. Нив коем случае нельзя нигде останавливаться и включать свет в салоне. И спрашивать полицейских. Они могут оказаться ненастоящими. Или продажными. Никогда не знаешь заранее. «Out there you're on your own»,
