Потом изучал юриспруденцию. Во Фрайбурге, Мюнхене и Геттингене. — Потом к власти пришел Гитлер. Мы участвовали в первых университетских акциях протеста против Гитлера. — Я получил в Геттингене степень доктора права, потом изучал медицину здесь, в Калифорнии. — Я всегда жил в Л.-А. — Мне нравится тут жить. Хотя политическая ситуация в последние годы здесь, в Л.-А., ужасает. — В последние годы здесь, в Л.-А., я чувствую себя также скверно, как в гитлеровской Германии. Вы знаете, как тут голосовали по вопросу о смертной казни. — Я приехал сюда во время второго президентского срока Рузвельта. — Пятьдесят лет я живу в солнечном климате. Я не могу расстаться с этим городом. Правда, я больше не работаю. I am retired.[17] Но сотрудничаю с обществом по борьбе со СПИДом. Я знаю здешнюю политику. Я все здесь знаю. — С Анной Малер меня познакомила Гина Каус. Это берлинская писательница. Она долго жила здесь. — Путешествие в Китай было идеей Альбрехта. Альбрехт- то путешествовать не любил и сказал, что мы спокойно можем поехать вдвоем. Альбрехт считал, что я, как врач, исключительно удачный спутник. — В 1985 году мы предприняли эту поездку. — В 1985-м. Анне пришлось лететь двумя днями раньше. В то время все ездили в Китай, организовать все было очень сложно. Я прибыл в Гонконг на два дня позже. Поездом мы поехали из Кантона в Пекин. Когда приехали, в нашей пекинской гостинице свободных мест не было. Ничего не поделать. В очереди к портье перед нами стоял китаец из Штатов, которому тоже не хватило места. Потом мы выяснили, что предварительный заказ действует только до шести вечера, а потом номера занимают другие. Китаец взял нас с собой в гостиницу для китайцев. Заморских китайцев. Это была самая большая гостиница из всех, что я видел в жизни. Все очень просто. На второй день нас пригласили на ланч в австрийское посольство. По-моему, посла звали Вальтер. Или Вольтер. До того Анна ему писала. Еще через два дня позвонила жена посла и сказала, что предстоит праздник воздушных змеев и мы приглашены. Стало быть, мы поехали на праздник воздушных змеев. Просто потрясающе. Были змеи величиной с палец, а были такие, которые удерживали грузовик и пятьдесят солдат. Как гости посла мы были ничем не стеснены и могли смотреть что угодно. Однако за нами приглядывали. Когда я вдруг потерял Анну в толпе, ко мне подошел китаец и сказал, куда она пошла. Секретная служба помогла мне найти ее. Уже на обратном пути в Пекин Анне стало нехорошо. Врач в посольстве сказал, что не понимает, в чем тут дело. Очень уж противоречивые симптомы. Но он сказал, что если бы Анна была его матерью, он рекомендовал бы ей поберечься и ехать домой. Почти все приезжающие в Пекин иностранцы заболевают. Никто не знает, почему. Может быть, из-за пыльного воздуха. Из-за песка, который приносит ветром из пустыни Гоби. Иногда китайцы даже надевают респираторы. Так что Анна лежала в постели и совсем не увидела Китая. Ей пришлось вернуться. Я же путешествовал по Китаю три месяца. Это была фантастика. На грузовиках я ездил по пустыне. Потом я еще жил в датском посольстве. Мы познакомились с послом и его женой в австрийском посольстве. — Анна отлично ладила с такими людьми. Она ведь так интересовалась политикой. Придерживалась скорее левых взглядов. И у нее было несколько гражданств. Я так думаю. Чешское благодаря замужеству. Во всяком случае, известно, что она хотела получить чешский паспорт. Малер-то из Праги. Но чешского паспорта она не получила. Она была американкой. Никогда не говорила по-немецки. Мы решили, что в Китае отлично решены общественные вопросы. Это ведь было до площади Небесного Согласия. Впечатление у нас было хорошее. — Анна хотела посмотреть фигуры Будды. Скульптуры. Она любила роскошь, но не нуждалась в ней. Сама она всегда была очень скромной. И денег у нее никогда не было. Деньги появились только после того, как умерла Альма. — Она очень хорошо играла на фортепьяно. — Думаю, мы познакомились в семидесятые годы. — Важнее всего в ее жизни была работа. Она так радовалась выставке в Зальцбурге. Кстати, прекрасные фотографии ее скульптур в другой книге — Альбрехта. Превосходные фотографии. Должно быть, Альбрехт — прекрасный фотограф. — Моя родина — Калифорния. С Анной было иначе. Ей больше нравилось в Лондоне. Там жил тогда и брат Альбрехта. Теперь он в Санта-Барбаре. Потом у нее появилась вилла и дом в Сполето. — Ей больше нравилось в Лондоне и в Италии. На вилле и в Сполето. Там, судя по всему, у нее была чудесная мастерская. Вену она не любила. — Дом в Сполето смогла купить только после смерти Альмы. — Об Альме много говорили. Должно быть, как личность она была абсолютно гениальна. Но она невероятно лгала. Просто выдумывала все подряд. Например, историю с железнодорожным вагоном, который правительство послало в Италию. Когда в Венеции умерла ее сестра. Все это выдумки, об этом есть во всех биографиях. — Анну поселили у Гины Каус. Мать не желала, чтобы в доме был взрослый ребенок. Анна говорила о матери с большой преданностью и большим презрением. — Никто никогда не говорил о том, на что жила Анна. Знаю, что в Канаде она работала официанткой. Это единственный период, о котором мне известно, что она работала и зарабатывала деньги. Но сама жила всегда очень скромно. Иногда деньги давал очередной муж. Она купила квартиру Марине. — О дочке в Вене упоминала редко. Очень редко. О Марине отзывалась иногда очень тепло. — Нет. Дети для нее значили мало. Важны были скульптура и искусство, прежде всего музыка. — Интеллектуальные дискуссии о судьбах скульптуры? Нет. Не думаю. — Но она была бесконечно независимой. Она хотела найти свой собственный стиль и ни от кого не зависеть. Под конец у нее начались проблемы с руками. Она очень переживала. — Да. Она хотела творить красоту. Хотела быть творцом. — Заказ на «Башню масок» она получила от Анны Бинг. Это актриса, вышедшая за мультимиллионера. Вообще-то Анна Бинг дружила с Альбрехтом. — Должен признаться, что мне «Башня масок» не нравится. Совсем. — Она глубоко почитала отца. Очень переживала материнскую холодность. А мать хотела, чтобы она всегда была под рукой. К тому же мать была отъявленной антисемиткой. — Анна гордилась тем, что она — еврейка. Но не ортодоксальная. И радовалась этому. Никогда не выпячивала. Но если приходилось к слову — подчеркивала. — В Америке ничуть не меньше антисемитов, чем в Германии. Пятьдесят лет назад, когда я приехал в Калифорнию, можно было позвонить в Палм-Спрингс и сделать заказ. «Мы впятером. Есть у вас что-нибудь?» В ответ: «Да. На какое имя?» И если имя оказывалось Рабинович или Гольдман, то сразу говорили: «Да. Сейчас посмотрим». И ничего не оказывалось. В Чикаго один еврей пожертвовал очень много денег на библиотеку, а его даже не пригласили на открытие. Вот так. Альбрехт очень уважал ее. Она жила в своем доме. Он — в своем. А в конце концов она уехала в Европу, только чтобы не видеть его. Но разводиться не хотела. Не хотела оскорбить его. Но последние годы хотела прожить без забот. Путешествие в Китай — такая попытка. — У Анны было множество друзей из самых разных слоев общества. У меня тоже. Наверное, потому, что я — врач. Анна никогда не говорила о бывших мужьях. Никогда не виделась с Кренеком. — Презирала авангард. Не понимала его. Хотела красоты, красивых людей. Она была глубоким и честным человеком, никогда ни о чем не умалчивала. Никогда не меняла своих взглядов и чувствовала, где правда. — Думаю, что операция по уменьшению груди как-то связана с ее представлением о прекрасном. Это было в Париже, в тридцатые годы, если не ошибаюсь. — Да. Я знал об операции. — Да. Я бы сказал, что она страдала депрессиями, в медицинском смысле. Она беседовала об этом со мной, потому что я врач. Но никогда не жалела себя. Она была сильной и безжалостной к себе. — Один из последних разговоров был о вилле. Кажется, в Италии есть закон, что если у тебя два дома и двое детей, каждый из детей должен унаследовать по дому. Альма не должна была получить виллу. — Нет. По-моему, она ничего не собиралась оставлять этой дочери в Вене. Но намеревалась обеспечить ее. Да. — Если кто любил Анну, то до ее искусства ему дел а уже не было. То, что она делала, просто принимали. Если она кого не любила, то переубедить ее было невозможно. — Жить на Олета-лейн было очень приятно. Всегда гостили один-два человека. — Много гостей она не любила. Она хотела изучать людей.
* * *
Вернулась Манон. Привезла Чарли. Шарлотту. Внучку. Манон включила свет. Все лампы. Что это они сидят в потемках. И кто хочет чаю. Или выпить. Правда, спиртного у нее нет. Одна бутылка виски. Кто-то ей подарил. У нее ведь аллергия на алкоголь. Никогда его не выносила. Однажды выпила рюмку мартини. Залпом. У Альбрехта. На house-warming party.[18] После тяжелого рабочего дня выпила рюмку. Натощак. Пошла в ванную и там свалилась. Едва алкоголь попал в желудок, как она тут же упала. Потом всю вечеринку пролежала на Альбрехтовой кровати. Но поскольку весь его дом был, по сути, одной комнатой, то ничего не пропустила. «Mum and Dad drink liquor»,[19] — сказала девочка. Манон улыбнулась ей: «Oh yes». [20] А теперь — за уроки. Доктор Ханзен тоже захотел чаю. Или лучше кофе. Крепких напитков он больше вообще не употребляет. Так лучше в его возрасте. И потом — надо будет садиться за руль. Да никогда и не любил спиртное. Всего два-три раза в жизни напивался. Первый раз — клубничным пуншем. В шестнадцать лет. Они с двоюродным братом надумали съесть клубнику. Пить пунш им было строго запрещено. Манон понимающе кивнула. Она стояла в кухонной нише. С кислородными трубками в носу. Под
