тяжело дыша, свесив руки, — несчастный старый человек.
Но тут до него снова донеслось тихое попискивание, похожее на стрекот кузнечика. Старик взобрался наверх и увидел наконец котенка. Тот сжался в комочек в выеденном древоточцами углублении опорной балки.
Совсем невредимое животное безжизненно лежало на ладони мужчины. Хардель тер котенка своим морщинистым стариковским большим пальцем, придвинул кошачий ротик к своим губам и попытался вдохнуть жизнь в этот плюшевый комочек. Он дул и дул, а домик позади него выглядел так, будто его сразил смерч.
Когда Хардель перестал дышать на котенка, он увидел, что тот сладко потягивается на его ладони, как это делают кошки, греясь на солнце. Котенок вытянул заднюю лапку, потом переднюю и — умер.
Хардель сгорбился от горя. Неужели так много значит для него жизнь этого жалкого котенка? Он беспомощно огляделся. У живой изгороди стоял соседский мальчик. Хардель взглянул на него и выпрямился.
— Я не убивал его!
Мальчик засопел.
— Что?
Мальчик покачал головой.
— Ведь это не я убил его, правда?
Старик воспринял покачивание головы как оправдательный приговор и обнял мальчика за плечи.
— Бывает, что они утаскивают и детеныша. Просто утаскивают детей, понимаешь?
Щитовки
Пока цветочные щитовки водились в достаточном количестве, супружескую жизнь профессора еще как-то удавалось налаживать.
Маленький профессор превыше всего ценил чистоту и имел привычку раздувать ноздри, словно возбужденный шотландский пони. Он занимался проблемой социального значения Verba dicendi в современных романах.
Его жена, брюнетка, существо с ножками газели и средними духовными запросами, была не в состоянии уразуметь, что прельщает ее мужа в Verba dicendi. Она коллекционировала Знакомства, знакомства с людьми, имена которых встречались в газетах: с артистами, поэтами, выдающимися спортсменами и общественными деятелями, которые привлекались к разрешению экономических проблем.
Она негодовала, когда профессор, постоянно погруженный в работу, которая, по его мнению, даст новый импульс современной литературе, пропускал торжественные приемы. Приглашения на них так и сыпались в их дом: прием у болгарского посла в честь Кирилла и Мефодия; прием в министерстве культуры в честь года Шекспира; Большой бал новаторов и рационализаторов; прием в Академии в честь Холота Куи Аксандаса — издателя знаменитых трудов о туземной лирике в четырнадцатом веке, и так далее.
Случалось, что профессору, уже одетому в нейлоновую рубашку с обязательным светло-серым галстуком, вместо запонок попадалась пара Verba dicendi, которые еще не нашли толкования в его трудах. И тогда — прощай прием в Академии в честь Марселя Марсо. Разражался скандал, ибо, несмотря на все достижения прогресса, дело еще не дошло до того, чтобы некая супруга, не имеющая собственных заслуг, могла бы появиться на приеме без обременительного довеска в лице некоего профессора. После перепалки, которую профессор вел со своей женой, будучи обычно в кальсонах (потому что уже переодевался), он всегда возбуждался, возбуждение же считал ядом для любой творческой деятельности.
Профессор гасил свое возбуждение при помощи щитовок, которых он обирал со стеблей цветов на окне своего кабинета. Он рылся в листьях растений и, когда находил насекомое, завернувшееся в белый кокон, его рука с пинцетом должна была поневоле успокоиться, чтобы извлечь пушистый комочек со стебля цветка.
Затем он пинцетом помещал окукленную щитовку между большим и указательным пальцами левой руки, и, как только под его пальцами раздувшееся насекомое превращалось в красноватую кашицу, у него возникало чувство, будто он избавил мир растений от еще одного паразита, и покой возвращался к нему.
Раздавив между большим и указательным пальцами достаточное количество щитовок, профессор переставал думать о жене, сидевшей, затаив злобу, в своей комнате, и приступал к работе над Verba dicendi, мысль о которых пришла к нему во время поисков запонок.
Но как-то профессор прочитал в одном еженедельнике, в разделе «Враги твоих комнатных цветов», что растения следует чаще опрыскивать водой, дабы уберечь от щитовок. Профессор так и поступил. Ему не следовало этого делать: щитовки ушли. Непоправимое случилось после приема в Академии в честь восьмидесятилетнего композитора, который представил присутствующим свою двадцатидевятилетнюю жену. Он был прославленным композитором, знаменитым на всю Европу, и отблеск этой славы падал на его двадцатидевятилетнюю жену.
Жена профессора уже давно подумывала о возможности выйти замуж за какую-нибудь знаменитость. Для этого она должна была быть свободной, а не состоять в браке с профессором филологии, труды которого не принимаются всерьез даже теми, кого они непосредственно касаются, — поэтами и писателями.
Все чаще жена профессора позволяла себе намеки на то, что она пожертвовала своей юностью ради человека, который так и не стал знаменитостью, а один раз прозрачно намекнула, что не прочь расстаться со своим скучным мужем.
Это взволновало профессора, это взволновало его настолько, что он даже не смог сесть за свою работу о коллективном герое в современном романе. Но щитовок, которых он мог бы раздавить, чтобы успокоиться, больше не было. А жена не переставала настраивать себя против него и сокрушаться, что ее муж всего-навсего непривлекательный филолог.
Профессор, который годами терпел непонимание жены, почувствовал теперь, что она унижает его достоинство. Он все более возбуждался и уже позабыл о том, что водяным душем разогнал щитовок — свое успокоительное лекарство. Он вдруг бросился на свою жену и стиснул ей плечо: «Разве у тебя нет всего, что ты пожелаешь?»
«Нет! — закричала жена. — Круглый нуль — вот что я имею!»
Профессор и не заметил, как его руки поднялись к шее жены, как он начал мять и давить ее горло. А жена толкала его в грудь, отрывала от себя, звала на помощь, кричала в открытое окно, пока с улицы не прибежали люди.
Вечером профессор попросил у жены прощения, но не получил его.
Жена развелась с профессором. Все прошло гладко, но профессору развод обошелся очень дорого, ведь он был насильником и никто не мог требовать от женщины впредь жить с ним вместе.
А когда щитовки еще водились, супружескую жизнь профессора как-то удавалось налаживать.
Зайцы за оградой
Зима в предгорьях выдалась ранняя. Выпал снег, мелкий, как белая дорожная пыль, он замел сухие стебельки пижмы. Восточный ветер обрушился на маленький деревянный домик на склоне и занес снегом фруктовые деревья в саду.
День клонился к вечеру, старик с острой белой бородкой смотрел в сад. Позади него сидела у печки его жена и ощипывала гусиные перья, в сумерках ее торчащие лопатки казались обрубками крыльев. Старик
