с шумом затянулся из трубки и внимательно посмотрел на сугроб. «Восточный ветер, — пробормотал он. — Так и есть, восточный ветер!»
Жена привстала, глянула в окно, глаза у нее заслезились. По комнате плавали белые пушинки, а на дворе кружил снег, и отличить комнату от улицы можно было только по печному теплу, по теплу от печи. «Может, к ночи утихнет», — сказала старуха. Задетый за живое, старик обернулся. «Утихнет? Восточный ветер?» Он был заядлым спорщиком и с возрастом становился все более неуступчивым. Будучи прав, он ликовал, а когда правота была не на его стороне, сетовал на времена, когда ни на что нельзя положиться. Обо всем этом старуха знала уже пятьдесят шесть лет, брать над ним верх и тем самым дразнить и доводить его до бешенства уже не доставляло ей ни малейшего удовольствия. Она осторожно, словно в корзине сидели спящие бабочки, отнесла ее в кладовую. Достала там теплые вещи на следующий день, быть может, старик действительно окажется прав.
В постели старик выкурил еще одну трубку. Он смотрел на разворошенные уголья в печи, слушал, как завывает ветер и как сечет по окнам снег.
В саду было семьдесят три фруктовых дерева, всю ночь дул ветер, всю ночь падал снег, вокруг деревьев образовались сугробы, они росли и росли, пока не сравнялись с кронами деревьев. Яростный ветер занес снегом даже садовую ограду, и только концы планок виднелись из сугробов. Прыгая по снежным заносам, сюда прибежали гонимые голодом зайцы, легче легкого было для них перепрыгнуть через заваленный снегом забор, проскочить по сугробам и пристроиться между веток. Они сдирали кору с деревьев и грызли подмороженные молодые ветки.
День еще не занялся, когда старики расчистили заднее крыльцо и окно своего домика, смотревшее в сад. Старик оказался прав и потому был в хорошем настроении. Они выпили горячей воды, сдобренной молотым ячменем. Свои деревья они знали, как знают домашнюю скотину, и ждали только дневного света. Когда развиднелось, они выглянули в окно и в волнении подтолкнули друг друга: «Золотой пармен у водостока!» «Прекрасная Луиза у задней калитки!»
За одну ночь зайцы обглодали и изгрызли кроны пяти деревьев. Старики натянули на себя теплую одежду и принялись копать дорожку к ближайшему дереву, потом отгребли от него снег, управившись с первым, они отгребли снег и от второго дерева, а потом от следующего. Когда закончили, старуха предложила: «А не лучше ли нам прокопать канаву вдоль всего забора?» Старик и слышать ничего не захотел об этом и был прав: они и за три дня не прокопали бы канаву вдоль всего забора, тем более что снег все шел и шел. К тому же канаву пришлось бы рыть шириной больше заячьего прыжка. Старуха ничего не возразила, такое предложение она сделала только из желания получить хотя бы небольшую передышку.
Они продолжили работу. Еще до полудня ветер прекратился, перестал падать снег, и старуха отважилась сказать: «Какое счастье, хоть пять деревьев и попорчено, все равно хорошо!»
Старик рассердился и прикрикнул на нее: «Нечего радоваться, погоди еще!»
У каждого дерева они насыпали снежный бугор на таком расстоянии от ствола, что, попытайся зайцы обглодать кроны с насыпи, у них ничего не получилось бы.
Старики не позволили себе потратить время на обед, они дорожили каждым лучиком дневного света. Днем старуха начала кашлять, вечером она выпила мятного чая. Старик сидел и ел, ел много и долго. Время от времени он застывал с куском во рту, прислушиваясь к происходящему на улице, и был недоволен, потому что оказался не прав, ветер не пожелал подняться и к вечеру.
Старухе не хотелось есть, и она легла. Ее лихорадило, во рту щелкал протез. Старик набросил на нее еще два одеяла поверх пухового, но она никак не могла согреться, старик лег к ней и мгновенно уснул.
Ночью он проснулся от сильного кашля жены. Он включил свет и посмотрел на сморщенное личико старухи, пощупал ей лоб, обнаружил у нее жар.
Он поднялся и пошел в кухню заварить свежего мятного чая и при этом услышал, что снова задул восточный ветер.
Старуха не захотела мятного чая. Она все кашляла и кашляла и просила его пойти к соседям, которые жили выше по склону и у которых был телефон. Она просила вызвать «скорую помощь». Старик, словно бойцовский петух, снова готов был ринуться в бой. «Скорая помощь» ночью, зимой, в самый снегопад, — да такого сроду не бывало. Старуха, в горячке забывшая свой страх перед ним, возражала: «Теперь к больным ездят в любое время дня и ночи».
Ответом ей был похожий на козлиное блеяние смех старика. Но старуха начала биться, с жалобными стонами просила прогнать с перины зайцев.
Старик надел теплую одежду. Он хотел немного потрафить старухе, ведь та заболела; что ж, пусть сама убедится.
Сквозь сугробы старик карабкался к соседскому дому, и на фоне горы казался таким же крохотным и ничтожным, как черный, величиной с булавочную головку жучок, пытающийся одолеть мучную гору. Прошло немало времени, пока триста метров подъема остались позади, и он достучался до соседа, который работал в общинном управлении. Прошло еще достаточно много времени, пока в медпункте нижней деревни ответили на звонок. Его спросили, обязателен ли визит в такую погоду. Визит обязателен, ответила жена соседа весьма настойчиво, речь идет о старой женщине, ее жизнь на волоске.
Вернувшись домой, старик увидел, что маленькое личико жены покрылось испариной и раскраснелось. Одеяло было сброшено. Он поднял его и снова прикрыл старуху.
Черника снимает жар, вспомнилось ему, и он полез в подвал за банкой черники. Внизу ветра слышно не было, и старик едва не испугался, что оказался не прав, но, поднявшись с банкой из подвала, он снова услышал шум ветра, и ему стало чуть ли не весело.
Он постучал чайной ложечкой по маленькой тарелке с черникой, как это делают, когда хотят привлечь внимание маленьких детей к еде. Старуха посмотрела на него безумными глазами. «Остался бы один из них в живых, не будь они близнецами, господин ясновидящий?» Жена говорила о не вернувшихся с войны сыновьях.
Старику стало не по себе. Жена принимала его за предсказателя, который после войны подвизался на этом поприще в окружном городе и которому они отвезли половину свиной туши, чтобы хоть что-нибудь узнать о своих сыновьях.
Старухе не хотелось черники. Когда он подносил ей ко рту ложку, она толкала мужа ногой. Он пролил варенье на перину, и старуха в испуге уставилась на темное пятно.
Обиженный старик ушел в кухню. Он сидел там, размышляя, и чем больше проходило времени, тем меньше становилась его обида, потому что правота оказывалась на его стороне: медсестра не появлялась.
Когда старуха попыталась выскочить из кровати, он сказал себе: надо что-то делать, и решил отвезти ее в медпункт, как раньше возил туда сыновей, когда они были маленькими.
Он вытащил из кладовки гладильную доску, разыскал в шкафу одежду потеплее — старую барашковую накидку, шаль и все прочее, что могло согреть. Еще он взял свою толстую нижнюю рубаху и длинные кальсоны и со всем этим добром подступился к жене. Старуха, в минуту просветления понявшая, что задумал муж, позволила укутать и запеленать себя. Когда она превратилась в узел одежды, он перетащил ее на гладильную доску. И привязал к доске веревкой.
Выкатывая из сарая санки, он увидел, что канавки вокруг деревьев, которые они прокопали днем, снова оказались заметенными, и подумал, что ему следует поторопиться, ведь предстоящая работа падет теперь на него одного, и не начни он еще до света, ему с ней не справиться.
Он вынес старуху к санкам и подивился тому, какая она тяжелая. Но так много весила, собственно, куча одежды, и ничего тут не поделаешь.
На холоде старуха начала стонать, и он не смог удержаться от того, чтобы не подчеркнуть свою правоту. «Я же говорил тебе, что они не приедут. Я сам отвезу тебя. Да, сам!»
Старухино лицо прояснилось. Она снова впала в забытье и была счастлива оттого, что старик наконец-то везет ее к сыновьям.
Вместе с доской он привязал старуху к розвальням, и они поехали вниз по склону. Тормозить ему не приходилось, на пути было достаточно сугробов, которые и служили тормозами. Обливаясь потом и кряхтя, он толкал санки по сугробам, но старуха на своей доске вдруг взбунтовалась и закричала: «Развяжи меня! Развяжи!» Старик успокоил ее и пообещал ехать быстрее, чтобы скорее добраться. Старуха же была рада
