дверью парикмахерской угнездился паук. По будням у паука предостаточно времени от одного клиента до другого, чтобы связать своими нитями обмотки и язычок электрозвонка. В результате — короткое замыкание. Колебания язычка воспринимаются теперь лишь на глаз, а не на слух, и высосанные мухи дрожат в паутине, словно пытаясь еще раз вернуться к жизни.
Зато субботними вечерами и по воскресеньям паук ничего не успевает. Язычок звонка то и дело разрывает его паутину. В кассу Шабера текут деньги, а бедный паук изволь голодать.
Приближается праздник урожая. По этому поводу Георг Шабер вывешивает на дверях следующее объявление: «В предвидении большого наплыва посетителей рекомендую вниманию
Клиентуру Шабера составляют все деревенские жители, за исключением тех, кто случайно подстригся или побрился в городе. Шабер делит свою клиентуру на группы, строго соблюдает это деление и помнит о нем, беседуя с клиентами.
К первой группе относятся Карл Крюгер, Оле Бинкоп, Вильм Хольтен, Эмма Дюрр и все те, для кого праздник урожая — это демонстрация; смотрите, чего мы добились, невзирая на недоброжелательство и вредные разговорчики. Мы, кооператив! Шабер не за Оле и не за его кооперативных дружков. Потому что они упраздняют межи. А на межах растет корм для морских свинок.
Во вторую группу Шабер зачисляет таких людей, как фрау Штамм, Иозеф Барташ, Герта Буллерт, Франц Буммель, Карле-с-гусиным-крылом, Герман Вейхельт, и многих других. При них не надо взвешивать каждое слово. Они люди покладистые и не стремятся бежать впереди своего времени. Как есть, так и ладно. Вращается Земля, и слава богу.
И, наконец, в последнюю группу входят те, кому, собственно говоря, больше пристало сидеть спиной к зеркалу: толстый Серно, рыбак Анкен, Тутен-Шульце и другие хозяева из бывших. Они тоскуют по тем временам, когда их слово имело вес. На расцвеченный красными флагами праздник урожая они смотрят фыркая, как бык, рвущийся с цепи на весеннем выгоне.
Между этими группами затесались отдельные человечки и порхают туда-сюда, как воробьи в поисках свежего навоза. Тут и бухгалтер Бойхлер, тут и Мампе Горемыка, и трактирщик Мишер. Шабер и сам той же породы, но не сознает этого. Он убежден, что принадлежит к числу людей, которые вообще не поддаются классификации, — таких, например, как Ян Буллерт, фрейлейн Данке из кооперативной лавки и Фрида Симсон.
Фрида Симсон для Шабера — это особая статья и вообще особа, потому что она выкрасила волосы в городе, то есть у конкурирующей организации. Что за высокомерие? Да Шабер, пожалуй, и сам выкрасил бы ее не хуже других. Не он ли освоил стрижку бритвой для парней, не он ли установил на радость дамам аппарат для шестимесячной завивки?
Предпраздничный наплыв в шаберовскую цирюльню уже начался. Фрау Шабер, женщина с глубоко запавшими щеками, выметает из зала мужские волосы всех мастей, опоражнивает старомодную вазу, в которую ее супруг сбрасывает мыльную пену с выбритых крестьянских щек, и следит на пару с ненадежным будильником за деятельностью аппарата для шестимесячной. Дамские волосы по требованию клиенток парятся в алюминиевых трубочках, накручиваются и укладываются.
Под металлическим шлемом сушилки сидит Герта Буллерт. Просто чудо, что ей удалось вырваться из дому в пятницу.
А вот и не чудо! Ее послал сам папаша Ян. Во время праздника она будет играть на аккордеоне; соло и без аккомпанемента — так пожелал учитель Зигель. И Герта желает обзавестись для своего выступления закрученными в штопор локонами до плеч.
Карле Цейц хочет, чтобы Шабер и его стриг бритвой. Прежде у него всегда падала на лоб прядь волос. Она-то и обеспечила ему прозвище Карле-с-гусиным-крылом.
Шаберша разрывается между кухней и салоном. И зорко следит за будильником. Для перманента нужно точно установленное время. Самая лучшая картофелина разварится, если передержать ее на огне.
Наконец большая стрелка подошла к цели. Локончики Герты сварены вкрутую, а звонок будильника безмолвствует.
— Дз-инь! — кричит Шаберша.
Георг Шабер знает, что к чему. Он бросает Карле Цейца, выключает аппарат для завивки и треплет разгоряченную Герту по щечке.
— Сию минуточку, сию минуточку.
Вечером к Шаберу приходят более солидные клиенты. Позже всех — толстый Серно. Кресло тесновато для его объемистого зада. Шаберша тащит из кухни скамейку, и Серно, кряхтя, опускается на нее. Праздник урожая? А ему что за дело! Весной он справляет праздник весов. Это недешево стоит.
Да, товарищи, а как поживает Серно? И что он поделывает с тех пор, как мы перестали думать о нем? Не он ли по дешевке купил в свое время машину небезызвестного лесопильщика Рамша?
Да ну вас с вашей машиной! Что за времена! Никакой радости у человека не осталось! Серно не захотел явиться в автошколу дурак дураком. Для начала он решил поупражняться дома. Но пятьдесят лошадиных сил многовато для начинающего. Он скромно начал с двух и решил прежде всего освоить управление.
В серый предрассветный час Серно уселся за баранку. Его тощая половина хлестнула запряженных лошадей. Н-но! Лошади взяли с места и потащили машину. Машина почему-то оставляла за собой глубокий след.
— Стой.
Серно принялся отыскивать тормозной рычаг. Рычаг представлялся ему в виде рукоятки, какую он знал из своей извозной практики. Найдя рукоятку, он покрутил ее. Одно из боковых стекол ушло в дверцу. Господи Иисусе! Уж не потому ли Рамш, его брат во Христе, так дешево продал им машину, что в ней заклинило тормоз!
Серно поднял с постели Эйзенхауэра, деревенского кузнеца. Кузнец показал ему, где находится ручной тормоз.
— С вас две марки пятьдесят пфеннигов за консультацию в нерабочее время.
— Как низко пали все люди, — причитала тощая фрау Серно. — Никто теперь и шагу не ступит из христианской любви к ближнему.
На другое утро супруги отважились еще затемно, по росе, выехать в запряженной машине на дорогу, а оттуда в поле.
Но может ли человек, будь он честнее честного или, наоборот, последний мошенник, затеять в Блюменау хоть какое-нибудь дело, чтобы народный полицейский Мартен о том не проведал?
Мартен возвращался с ночного дежурства. Он катил на велосипеде и вдруг увидел персональную автошколу Серно.
— Эй, хозяин, куда собрался?
Серно хмуро сидел за баранкой.
— Не к тебе.
Но и у Мартена после дежурства настроение было не ахти какое.
— Машина конфискована.
Хлопот полон рот, пока наконец Серно удалось вырваться из петли, ибо Мартен квалифицировал его поведение как пособничество при побеге.
И вообще далеко не все шло у Серно без сучка, без задоринки. Вслед за Германом Вейхельтом попросила расчет батрачка. Она устроилась в Майберге на фабрику фаянсовых изделий. Ну и времена! Батрачки выделывают нынче пустые горшки вместо того, чтобы наполнять их молоком и сливками.
— Сельское хозяйство гибнет на глазах! — бушевал Серно. — Флагами, собраниями и нахальством страну не прокормишь. Золотое времечко было при Гинденбурге. Тот знал толк в сельском хозяйстве и сам был помещиком!
Серно излил свое недовольство перед пастором. Пастор сослался на высказывания святых мужей.
— Терпите! Не пекитесь о земном! Позаботьтесь о душе своей!
